Челси Ярбро - Дорога затмения

Падмири вздохнула.

— Как у тебя все просто. Нет-нет, не спорь со мной. — Она отступила к дверям. — Если ты сейчас что-нибудь скажешь…

Он показал жестом, что будет молчать.

— Мне надо побыть одной.

Молчание.

— Я должна все обдумать. — Она поднесла руку к задвижке, уже почти гневаясь, что ее не пытаются удержать.

Сен-Жермен молчал, но взгляд его был почти осязаем.

Задвижка щелкнула, Падмири ушла.

Кто-то во мраке комнаты возник перед ней, и она чуть не вскрикнула от испуга. Бхатин? Что он делает здесь? Наглец, уж не вздумал ли он следить за своей госпожой?

Евнух с достоинством поклонился.

— Музыканты вернулись в дом, но вас с ними не было, госпожа. Я пошел проверить, все ли в порядке. У этого инородца плохая карма. Скорпионы свидетельствуют о том. — Он выпрямился, гладкое моложавое лицо его было бесстрастным.

— Вот-вот, скорпионы. — Падмири брезгливо поморщилась.

Никто не мог объяснить ей, откуда они взялись. Она сильно подозревала, что хорошая порка помогла бы сыскать все ответы, но не была уверена, что у нее достанет решимости отдать подобный приказ.

— Госпожа, его следует отослать, — рискнул заявить Бхатин, принимая развязную позу.

Возможно, такой выход был бы и лучшим. Но в этом доме решения принимают отнюдь не рабы.

— Его рекомендовал мой брат, — надменно сказала Падмири. — И если я еще раз услышу от тебя нечто подобное, ты будешь наказан. Как каждый, кто осмелится выказать хотя бы малейшее неуважение к нашему гостю.

Бхатин на мгновение онемел. Никто в этом доме не позволял себе говорить с ним в таком тоне. Включая хозяйку, на которую все привыкли поглядывать свысока. Похоже, ее и вправду околдовали.

— Ты госпожа, а мы твои слуги. Ты вправе миловать нас или казнить, — произнес он сердито и вдруг вздрогнул, сообразив, что это действительно так.

— Да, — подтвердила она. — Я помню об этом. И горе тому, кто вдруг забудет, что я дочь раджи. — Падмири гордо вскинула голову и, не глядя на смущенного евнуха, удалилась к себе.

Близилась полночь, когда она сообщила рабам, что ей нужны бенгальские свитки.

Чуть позже звезды, мерцавшие в окне ее спальни, погасли. Тень, их закрывшая, мягко спрыгнула с подоконника и обрела плоть.

— Я уже не надеялся, — выдохнул Сен-Жермен.

— Как и я. — Падмири вскинула руку. — Не приближайся ко мне. — С косами, перехваченными ярким шнурком, и в длинной рубашке из тонкого шелка, она была удивительно хороша. — Я размышляла, — продолжила храбро Падмири, указывая посетителю на подушки, — я вспоминала мать. И поняла, что ее участь много достойней моей.

— Падмири, ты не должна… — заговорил он и умолк, подчиняясь властному жесту.

— Вместо того чтобы ввериться воле богов, выйти замуж и нарожать детей, я стала изгнанницей в своем же семействе. Я философствовала, я ублажала себя, я изучала древние тексты. Я стремилась познать свое «я», забывая о том, что избежать влияния колеса таким образом невозможно. Учение Будды гласит, что истинная свобода дается лишь тем, кто убивает в себе все желания, включая желание обрести эту свободу. Именно так и жила моя мать. Именно так и живут все женщины моей касты. Я же самонадеянно от всего этого отреклась. — Судорожно вздохнув, она спрятала в ладонях лицо и замерла в позе преступницы, ожидающей приговора.

— Поиск истины бывает мучительным, но эти мучения не сравнимы с мучениями несчастных, пылающих на погребальных кострах. Ты хочешь сгореть в угоду вашим законам? — Сен-Жермен осторожно обнял ее и свободной рукой дернул удерживающий косы шнурок. Те развернулись, как две ленивые змеи, и заскользили вниз — к укромной ложбинке, прячущейся под шелком рубашки. — Успокойся, Падмири.

— Со мной все в порядке. Я спокойнее Бхатина! — Ногти ее впились в его плечи, она вся дрожала.

— Ну же, милая, ну же, — бормотал Сен-Жермен. Запахи, от нее исходящие, начинали его возбуждать.

— Что у меня остается? Что?

— Жизнь, Падмири.

Жизнь? То есть жалкое существование, лишенное смысла? Ей захотелось расхохотаться ему в лицо, но хохот перешел в череду сдавленных, беспорядочных восклицаний.

Когда приступ прошел, она виновато потупилась и сказала:

— Кажется, я начинаю сходить с ума.

Губы его коснулись ее лба.

— Не говори так, не надо. Тебе сейчас лучше бы вообще помолчать.

Сен-Жермен поднес ее руки к губам и поочередно расцеловал их.

Это был почти вежливый жест, но в ней ворохнулось желание.

— Подожди, — шепнула Падмири. — Когда-то мне было не важно, где все случится и как, но возрасту предпочтительнее удобства. — Она отошла к постели и потянулась, чтобы опустить занавески.

Сен-Жермен терпеливо ждал и, только когда она разделась и улеглась, решился прилечь рядом.

— Мне холодно, — сказала она, растирая обнаженные плечи.

Ей вовсе не было холодно, но в ней проснулась лукавая Майя и подсказала один из способов завуалировать зов. Приближалась зима, и в ночи, подобные этой, умные книги советовали кавалеру ласкать лишь тыльную сторону тела возлюбленной, осыпая ее гроздьями поцелуев. Двое последних любовников Падмири скрупулезно придерживались почерпнутых из авторитетных источников предписаний, но инородец никаких правил не признавал. Руки его с нежной и дерзкой настойчивостью игнорировали все запреты — как писанные людьми, так и те, что диктуют стыдливость и скромность.

— Ляг на спину, — шепнул Сен-Жермен, и она с готовностью повиновалась, чувствуя, как горит ее кожа. Его жесткие волосы щекотали ей горло, груди, живот.

Дыхание Падмири все учащалось, и наконец уста ее исторгли тихий восторженный стон, схожий с криком ночной птицы. Ей захотелось осыпать его ответными ласками, но он был одет. Он даже не делал попыток разоблачиться. Что за нелепая странность! В конце концов, женщинам тоже ведомо любопытство. Их волнуют многие вещи. Например, напрягаются ли соски у мужчин? И как выглядит то, что у них до времени скрыто? И каково это на ощупь? Он ведь — мужчина! А она — женщина, и в ее пальчиках тоже пульсирует кровь…

Он вновь приник к ней, и посторонние мысли исчезли.

Занавеси, окружающие ложе, неистово колыхались, а однажды, когда Падмири со всей силой страсти откинулась на спину, взметнулись, как паруса. Разрешение от сладкого бремени было исступляюще бурным. Возможно, вздымаясь на гребне гигантской, взмывающей к поднебесью волны, она продолжала твердить его имя, а возможно, в момент наивысшего наслаждения ей отказала способность что-либо сознавать.

Письмо Мей Су-Mo к пастырю и к пастве несторианской христианской общины в Лань-Чжоу, так и не доставленное по адресу, ибо корабль, на борту которого оно находилось, через шесть дней после отплытия затонул.