Марьяна Романова - Мертвые из Верхнего Лога

Женщина брела через дым, громко откашливаясь, щурясь, иногда падая, пробиралась вперед, кружила среди горящих домов, пока наконец не увидела то, что заставило ее поднять прокопченное лицо к небу и завыть — страшно, монотонно, хрипло, по-звериному.

Да, это был он. Хунсаг лежал на земле лицом вверх и так доверчиво раскинул руки, словно само небо хотел обнять. Его темные глаза были открыты, и, умоляюще в них заглядывая, Лада трясла его за плечо, шептала: «Вставай, вставай!» Он был еще теплым, но сомнения быть не могло — это уже не был он, просто пустая оболочка, еще хранящая его форму. В теле Хунсага больше не было стати и силы, и Лада вдруг впервые поняла, что он был не таким уж высоким, каким казался. Метр восемьдесят, не больше, нормальный мужской рост. Смерть не сделала его старше и даже смягчила его черты. Взгляд был открытым и полным ожидания, губы будто бы приготовились улыбнуться, замерев в то особенное мгновение, когда человеческое лицо выглядит одухотворенным.

Она вдруг подумала — надо унести его. Нельзя, чтобы Хунсага нашли. Нельзя, чтобы его тело положили в неподписанную могилу, вместе с телами каких-нибудь замерзших на улице бомжей. Нельзя, чтобы его вскрывали, нельзя, чтобы кто-то вообще понял, что это за человек.

Пусть его заберет лес.

Хунсаг так любил здешний лес. Так пусть же лес и поглотит его, сожрет без остатка.

Лада была сильной женщиной, ей удалось взвалить тело на плечи.

Согнувшись под весом мертвого тела, она пробиралась все дальше в лес и тихо выла — не могла не выть. Долгие годы Хунсаг был ее опорой, ее позвоночником, а когда его не стало — рассыпалась, превратилась в животное. Ей хотелось рычать, снять платье и до смерти расцарапать себя ногтями, кожу с себя заживо снять.

Добравшись до какой-то полянки, женщина споткнулась о торчавший из земли корень, рухнула и поняла, что больше идти не сможет.

И Лада сделала то, чего не позволяла себе ни разу за годы, проведенные рядом с Хунсагом, — осознанно приняла горькую порцию слабости. Упала на его еще теплую грудь, уткнулась носом в шею, которая еще хранила знакомый запах, запуталась пальцами в его мягких волосах и тихо заплакала.

А потом ее память вдруг подбросила ей шулерского крапленого туза. Ладе вспомнилось, как давным-давно, когда она еще была молода и надеялась, что когда-нибудь ее мужчине надоест играть в марионеток и будет у них общее счастье с домом-полной-чашей, детишками и Млечным Путем над остывающей Волгой, Хунсаг пришел к ней ночью и серьезно объявил, что сегодня будет учить ее умирать. Лада немного испугалась, но он, уловив ее мысли, возразил, мол, «научить умирать» вовсе не является синонимом «убить».

«Возможно, когда-нибудь, — сказал Хунсаг, — в твоей жизни наступит момент высшего отчаяния. Я искренне надеюсь, что этого никогда не произойдет, но считаю своим долгом вооружить тебя. На всякий случай. Я объясню тебе, что делать, если вдруг однажды ты решишь, что лучшим выходом будет смерть твоего физического тела».

«Бог с тобой! — рассмеялась тогда Лада, молодая, красивая и влюбленная. — С чего же мне помирать? Уж очень я жить люблю. До последнего цепляться за жизнь буду, как та лягушка в молоке».

«И все-таки ты меня послушай, — продолжил он. — Сейчас я возьму твою руку и покажу две точки. Одна на затылке, другая — на горле. Если сильно надавишь на них указательными пальцами, а сама будешь дышать так, как я научу, твоя душа безболезненно отделится от тела навсегда. Это будет не страшно и не больно, похоже на легкое и благодатное засыпание человека, который очень сильно устал».

И вот теперь, прижимая к себе остывающее тело Хунсага, женщина мысленно поблагодарила его за то, что он все предусмотрел и, как всегда, указал ей правильный путь, по которому Лада и пойдет — по еще теплым его следам. Она распрямилась, в последний раз погладила мертвого мужчину по волосам — уже без истерической тоски, со спокойной грустью. А потом несколько раз глубоко вдохнула, нащупала отвердевшими от ежедневной гимнастики пальцами нужные точки и надавила на них так сильно, как только могла.

И по венам ее словно полилась медовая патока, и стало ей тепло и спокойно, словно кто-то невидимый набросил на ее плечи шерстяное покрывало. На мгновение вспомнились руки матери, о которой Лада и думать позабыла и даже не знала, жива ли та еще. А потом осталось только небо — летнее, теплое, уже светлеющее. Небо заполнило все ее существо, отразилось в удивленно распахнувшихся глазах, стало ее душою и сердцем.

Смерть показалась ей похожей на тихую полноводную реку, которая бережно уносит бумажный кораблик в далекие неведомые моря.

Эпилог

В приемной гинеколога была очередь, даром что Виктория не пожалела денег на контракт с одной из самых дорогих московских клиник. Ее беременности исполнилось уже двенадцать недель, и каждое утро она подходила к зеркалу в надежде увидеть округлившиеся линии. Но ее крепкий смуглый живот был по-прежнему плоским.

Конечно, Вика хотела сделать аборт. И даже записалась на прием к своему гинекологу — в первый же день после возвращения в Москву. Но в ту ночь ей снились странные сны. С ней разговаривали мертвые грустные дети, одетые в белое. И еще там был он, Хунсаг. Смотрел на нее ласково и грустно и своим тихим голосом говорил: «Не надо. Ты пожалеешь, если поступишь так. Твой ребенок должен родиться. Позволь ему. Позволь мне. Расслабься». И хоть Виктория была не из впечатлительных, к утру ей стало не по себе. Она проснулась в половине седьмого без будильника, босиком подошла к окну, налила себе виски и долго смотрела на осень, распускающуюся медленно, как северный цветок. Вика никогда не любила слушать тело — предпочитала полагаться на интеллект и логику, а не на ловлю смутных ощущений. Но в то утро ей вдруг показалось, что под холеной кожей ее впалого живота бьется чье-то сердце.

Она позвонила гинекологу и отменила визит.

Виктория пыталась жить, как раньше. Казалось бы, это просто. Но… Вот ведь странно — в лесной деревне ее вроде бы удерживали силой, но она не чувствовала себя жертвой. Конечно, была рада вернуться домой, рада снова мыться в ванной и носить шелка, пить капучино по утрам, накручивать волосы на термобигуди и сплетничать по телефону с кем попало. Однако какая-то ее часть не без грусти вспоминала дом, в котором была заперта, и особенно мужчину, который приходил к ней по ночам.

Она сняла небольшую квартирку-студию на Беговой, купила стереосистему, бутыль драмбуи и четыре легкомысленных халата и готовилась в очередной раз птицей Феникс восстать из пепла (что в ее случае означало — найти нового любовника, который укроет ее крылом).