Хелен Уэкер - Голем и джинн
— Известно ли тебе, что никому, даже мудрейшим из пророков, неведомо, почему прикосновение железа так страшно действует на джиннов? — Он помолчал, словно ожидал ответа, но его пленник молчал, не ощущая ничего, кроме боли. — Только с помощью железа и можно добиться таких результатов, — продолжал ибн Малик, — но в этом кроется и опасность, потому что если я могу управлять тобой с помощью железа, то сможет и другой. И какой смысл посылать самого могучего своего раба, для того чтобы убить врага, если тот может легко прогнать его с помощью обычного меча? Я долго размышлял над этой задачей и вот что придумал.
Он снова пробормотал несколько неразборчивых слов, и пытка моментально прекратилась.
— Я буду тебе суровым хозяином, — говорил колдун Джинну, бессильно лежащему на спине, — но не жестоким. Железо на руке ты будешь чувствовать, только если заслужишь. А если я буду доволен твоей службой, то позволю тебе время от времени принимать твой подлинный облик. Но не думай, что ты сможешь ускользнуть от меня, — я буду следить за каждым твоим шагом. Отныне ты неразрывно связан со мной: огонь с огнем, душа с душой, и эта связь запечатана кровью, и так будет всегда, до тех пор, покуда ты жив. — Он ласково усмехнулся, глядя прямо на Джинна. — О мой гордый раб, мы с тобой перепишем и превзойдем древние легенды. Наши имена веками будут звучать вместе.
— Я лучше уничтожу себя, — хрипло пробормотал Джинн.
— Я вижу, ты еще не понял своего положения, — поднял бровь колдун. — Хорошо. Объясню так, чтобы стало ясно.
Джинн собрал последние силы, чтобы вытерпеть очередной приступ боли, но приступа так и не случилось. Вместо этого ибн Малик подошел к Фадве и склонился над ней. Девушка уже успела сбросить прикрывавший ее плащ. Из уголка губ на щеку у нее сбегала струйка слюны, связанные руки бессильно дергались.
— Ты оставил частицу себя внутри этой девушки, — объяснил колдун. — Я обещал ее отцу освободить ее от тебя.
Он положил руки на лицо Фадвы, запустил пальцы под повязку, покрывающую ее глаза. Зажмурившись, старик начал что-то бормотать. Через мгновенье девушка затихла, а потом вдруг испустила пронзительный крик такой высоты и силы, словно из нее вытаскивали душу. Джинн задрожал и попытался закрыть уши, но обнаружил, что не может шевельнуться.
Наконец крик прекратился, и девушка осталась лежать недвижимой. Ибн Малик улыбался, хотя казался теперь еще дряхлее прежнего. Он сдернул с ее глаз повязку, распустил веревку, стягивающую запястья, и устало откинулся на стену.
— Иди к ней, — приказал он Джинну. — Разбуди ее.
У Джинна вроде бы совсем не оставалось сил, но ноги сами понесли его к Фадве.
Какая-то неведомая сила заставила его опуститься рядом с ней на колени и осторожно потрясти ее за плечо.
— Фадва, — тихо позвал он, сам того не желая.
«Не просыпайся, — мелькало у него в голове. — Только не просыпайся и не смотри вокруг».
Девушка пошевелилась, подняла руку, потерла глаза и поморщилась от боли в распухших запястьях. Последний свет вечерних сумерек проникал через стеклянные стены дворца, придавая ее измученному, бледному лицу голубоватое сияние, делая копну волос угольно-черной. Глаза Фадвы открылись, и она увидела Джинна:
— Это ты… Или мне снится… Нет, снилось раньше…
Она нахмурилась, не понимая, где находится, медленно села и огляделась.
Раздался пронзительный вопль:
— Отец!
А потом все та же неведомая сила заставила Джинна опуститься рядом с ней на колени, как до этого сделал ибн Малик, и сжать пальцы вокруг ее горла. Он чувствовал, как гнутся и трескаются под ними тонкие косточки, как ее пальцы царапают и бьют его лицо. Он не в силах был отвести от нее взгляда, и ее глаза смотрели прямо на него, не веря, протестуя, а потом широко открылись от ужаса и вдруг погасли.
Только тогда он откинулся назад и сел на пол, но пальцы его все продолжали двигаться, повинуясь не слышным командам, хватая воздух. Он долго смотрел на них, и в конце концов они успокоились.
— Теперь ты понимаешь, — сказал ибн Малик.
Так и было. Он все понял. Он смотрел на холодные стеклянные стены своего дворца и старался ничего не чувствовать.
— Думаю, на сегодня с тебя хватит. — Колдун положил руку ему на плечо. — Отдохни, восстанови силы. Завтра начнется настоящая работа. — Он умолк и задумчиво оглядел просторный зал. — Боюсь, тебя ждет еще одно разочарование. Твой новый дом будет далеко не таким роскошным.
Откуда-то из недр своей драной накидки ибн Малик извлек медный кувшин с высоким узким горлышком, весь покрытый орнаментом с причудливыми петлями и завитками. Он наклонил кувшин горлышком к Джинну и снова произнес несколько шуршащих бессмысленных слов.
Вспышка яркого света на миг ослепила Джинна, и стены дворца стали совершенно прозрачными. Заклинание смолкло, и он ощутил вдруг страшную силу сжатия, умаляющего все его существо до простой пылающей искры. Узкое горлышко кувшина медленно втянуло его в себя, и время остановилось, а потом снова растянулось до одного невыносимо долгого мгновения, наполненного вкусом железа и жгучей болью.
На этом собственные воспоминания Джинна кончались.
Но у него была и иная память, ведь нити, связавшие его с колдуном, простирались в обе стороны. Он видел себя, помнил, что он делал, но также мог читать и память ибн Малика, чувствовать упоение того при мысли, что отныне Джинн покорен ему, что заклятие скреплено кровью Абу Юсуфа и что минуту назад раб по его приказу убил Фадву. Их воспоминания, как два параллельных орнамента, бежали рядом, иногда перекрещиваясь, совпадая и закрывая друг друга. Одновременно он находился в кувшине, пойманный в одном бесконечном мгновении, и стоял в одиночестве в зале стеклянного дворца, сжимая в руке горлышко этого медного кувшина.
Ибн Малик снова засунул кувшин в карман своей накидки, потом, спотыкаясь, добрел до стены и, тяжело дыша, опустился на пол.
Этот день забрал у него куда больше сил, чем он ожидал. Ему совсем не хотелось так скоро загонять Джинна в кувшин, но, пожалуй, тому не стоило видеть, как его новый хозяин задыхается от усталости. И все-таки что за день! Какие невероятные свершения! Жаль только, что пришлось убить девушку. Молодая и красивая, она могла бы стать служанкой в его будущем дворце или быть вечной приманкой для Джинна, гарантируя его покорность. Следовало предвидеть, что, как и с любым сильным животным, с его новым рабом еще придется повозиться.
Дыхание колдуна постепенно становилось более ровным и медленным. Он решил, что немного насладится заслуженным отдыхом, а потом вернется домой. У входа во дворец спокойно паслись лошади бедуинов, а ночь обещала быть ясной и теплой. Пусть лошади еще немного подождут. А может, он вообще оставит их здесь, а Джинну прикажет перенести себя через долину. При этой мысли колдун улыбнулся и скоро глубоко уснул.
Он редко видел сны, но на этот раз в охваченном дремотой мозгу возникло удивительное видение выросшего на острове города, который касался своими вершинами самого неба. Может, этот город он сам и построит с помощью Джинна? Задача, конечно, грандиозная, но кто сказал, что он ее не решит? Теперь, когда он покорил одного джинна, разве не сможет он справиться с другим, с третьим? Он их всех подчинит своей воле и заставит построить для себя царство, равное которому было лишь у Сулеймана…
Тут город вдруг затуманился, задрожал, и вместо него возникло лицо бледного, как спитое молоко, старика, держащего под мышкой пачку обгоревших страниц. Никогда раньше ибн Малик не видел этого человека, но все-таки он знал его, боялся и чувствовал с ним какое-то странное родство. Ибн Малик хотел предупредить его, но о чем? А старик тем временем тянулся к ибн Малику, и на лице у него тоже было написано предостережение…
Страшная и внезапная боль прервала сон. Лицо бледного старика исчезло, а вместо него ибн Малик обнаружил торчащий из собственного живота нож, а на его рукояти — руку Абу Юсуфа.
Либо Абу Юсуф намеренно выжидал, либо пришел в сознание, услышав крики дочери, но в любом случае он был далеко не так мертв, как казалось. Широкий кровавый след на полу ясно показывал, как он подбирался к спящему колдуну; теперь бедуин лежал рядом с ним и из последних сил поворачивал в ране нож. Взревев, бен Малик изо всех сил ударил его, но было уже поздно: Абу Юсуф повалился на спину, так и не выпустив рукоятки из пальцев.
Перед глазами колдуна все плыло. Рот наполнился кровью. Он выплюнул ее и с трудом поднялся. Абу Юсуф лежал у его ног, слабо улыбаясь. Поставив ногу ему на горло, ибн Малик давил до тех пор, пока сомнений не осталось: теперь бедуин мертв.
