Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

И помни, что ты, в конце концов, принадлежишь к роду людскому, а я — нет. Я могу тебе показать такое страдание, какого ты не вынесешь, и сможешь убедиться, при всем том, что твой защитник может для тебя сделать, ему плевать на страдания тех, кого ты любишь. Я достаточно люблю человеческую плоть, чтобы пить твою кровь, если у меня будет такое настроение, или же кровь любого, кто тебе дорог. Бойся же меня, дорогой мой Дэвид. Бойся меня!

Это было приказание, которое заставило его снова облизнуть губы. Он слишком хорошо знал, что она может причинить ему боль, и понимал, если уж она решила с ним играть, это будет так же, как кошка играет с мышью.

Это более смелая и увеличенная в размерах кошка, молча сказал он себе, и кошка, которая может играть с тобой, как хочет, а может причинить такую боль, какую ни ты, ни я не в состоянии себе вообразить. Но как это может меня спасти, если ярость Ада обрушится на землю?

—  Боюсь, я не смогу быть тебе благодарен за любую милость, которую ты можешь проявить, не причиняя мне боли. — мрачно произнес он, — Так ты дашь мне воды или только воспользуешься моей жаждой, чтобы заставить меня снова видеть сны?

Она приняла этот укор на удивление милостиво, не улыбаясь и не показывая свой оскал.

— Ты не такой уж слабый, — констатировала она. — Ты не можешь за это нравиться мне, но я достаточно долго прожила среди людей, чтобы ненавидеть лучших из них наравне с худшими. Я причиню тебе боль не только ради этого, но я должна сделать тебе больно, когда время для этого настанет. Я пришлю к тебе Амалакса с водой и одеялом, чтобы ты согрелся.

С этими словами она встала и повернулась, чтобы уйти. Возобновившаяся головная боль стала так сильна, что Лидиард захотел перенести всю ее тяжесть на матрац. Он был почти рад, видя, как она подходит к каменным ступенькам, ведущим к двери, и попытавшись улечься поудобней, вознамерился, наконец, отдохнуть. Но, как только он расслабился, то опять начал ощущать близость того ада, который так часто требовал его к себе. Холодная пронизывающая сырость этой комнаты смешивалась с неестественным жаром его души и с болью, которая грызла ему обе ступни, от больших пальцев до самых пяток. Покрытые слизью стены его тюрьмы сплошь светились, как будто обещая наличие более яркого освещения снаружи.

Для того, чтобы отогнать видения и держать их на расстоянии, он очень тихо начал произносить: «Pater noster, qui es in caelis…» [23]

Но теперь он уже не знал, к кому обращена эта молитва.

15

В должное время Калеб Амалакс принес Лидиарду чашку с водой, которую тот просил. Толстяк так посмотрел на своего ничтожного пленника, как будто он скорее плеснет эту воду ему в лицо, чем даст ему выпить, и секунду-другую, издеваясь над ним, он держал чашку так, что Лидиард не мог дотянуться до нее. Лидиард только терпеливо ждал, и, наконец, Амалакс поднес чашку к его губам и стал держать так, чтобы пленник мог пить с удобной для него скоростью. Вода была горькой на вкус и отдавала металлом, но Лидиард с благодарностью глотал ее.

— Спасибо, — произнес он, когда закончил, но Амалакс вовсе не нуждался в благодарности и не оказал чести ответить ему. Выполнив свои обязанности, он тут же ушел. Чтобы добавить еще специально рассчитанную долю оскорбительного отношения, он захватил с собой масляную лампу. Лидиард лишь только взглянул на убывающую массу свечного сала на подносе, стоящем у его изголовья, понял, вскоре останется в стигийском мраке. [24]

Одеяло, обещанное Мандорлой, так и не принесли.

Лидиард тихо лежал какое-то время, показавшееся ему очень долгим, твердо решив, что спать он не будет. Поначалу он пытался ослабить веревки, стягивавшие его запястья, но не смог этого сделать, и только разозлился на себя, убедившись, что заставил раздраженную кожу снова кровоточить. Теперь терзающая боль от веревок, стягивающих его руки и ноги, казалась сильнее, чем тупая боль в обожженных ступнях.

Лидиард пытался сопротивлялся дремоте из-за того, что не хотел видеть свои сны, но вскоре обнаружилась для этого более практическая причина, когда пламя свечи, наконец, оплыло и погасло. Прошло еще всего несколько минут, и Лидиард услышал, как по полу темного подвала забегали крысы. Они ни на секунду не прекращали свою активную деятельность, и несколько раз одна из невидимых тварей вскарабкивалась на кровать, вынуждая Лидиарда неловко спихивать ее. Он легко мог себе представить, каково будет ощущение, когда крыса запустит свои желтые зубы в круглую мясистую подушечку израненного большого пальца ноги, возможно, начиная приступ, и целая орда этих тошнотворных тварей начнет очищать его кости от плоти.

Вскоре Лидиард перестал молиться. Два-три раза он пытался закричать, когда слышал, как люди передвигаются в коридоре снаружи, но никто не приходил, поинтересоваться, что ему надо. Когда Дэвид не получил ни еды, ни питья, он не мог не подумать, что вероятно, мрачные друзья Мандорлы решили предоставить ему сделаться пищей для крыс. Но, скорее всего, это было частью плана Мандорлы довести его до полного отчаяния. Она не могла удовольствоваться только тем, что причиняла Лидиарду боль — ей нужно его сотрудничество. Она собиралась довести его до такого безумия, чтобы он был рад видеть ее, когда она снова придет, еще раз услышать ее утешающий голос. Ее намерением было сделать его зависимым от ее милостей.

Или, возможно, сказал он самому себе в минуту черного юмора, меня предназначили стать приманкой в ловушке, цель которой — собрать всех крыс в этом месте, чтобы вервольфы могли здесь напасть на них и наслаждаться, поедая тех, кого им удастся убить.

Еще одна крыса вскарабкалась к нему на кровать, на этот раз совсем близко от его головы. Хотя руки у него были связаны и бесполезны, ему удалось отпихнуть тварь локтем. Она пронзительно запищала, больше от досады, чем от страха, и Лидиард был убежден, что она согласилась лишь на временное отступление, хитро приготовившись дождаться своего часа.

Дом у него над головой не затихал. Казалось, он был полон людей, которые все время расхаживали туда и сюда по скрипучим половицам. Они, должно быть, ходили там целыми десятками, но среди них не нашлось ни одного, кто отозвался бы на зов Лидиарда. Дэвид предполагал, что оказался в такой части Лондона, где ночные крики были в порядке вещей, и никого не интересовало, откуда они доносятся.

Усталость вынудила его прекратить корчиться и извиваться, и он лежал неподвижно. Так прошло секунд десять, и Лидиард почувствовал, как мягкий нос любопытной крысы уткнулся ему в пятку. Охваченный внезапной яростью, он лягнул ее и одновременно изо всех сил натянул веревки, державшие его. Дэвид отлично знал, что не в силах освободиться с помощью одной только грубой силы, но почувствовал, что ему надо как-то продемонстрировать свое сопротивление, даже если эта демонстрация будет выражена только еще одним приступом боли.