Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Нет, нет и нет! подскочил следователь. – И не мечтайте! Думаете, мне есть заделье везти его сейчас в Пльзен на вскрытие, а потом еще и ждать, не прикажет ли начальство вылавливать ведьму? Увольте! Повесился, и все тут! Не надо выдумывать небылиц, доктор.

Врач пожал плечами – в этой командировке он подчинялся усатому парню, а тому собственное спокойствие было явно дороже истины. Хотя, если поразмыслить, от дела этого явно попахивало чертовщиной, а доктор не был любителем мистики и не проводил свой досуг в погоне за привидениями. Одним словом, человек повесился, раскаявшись в убийстве жены, и все, конец истории.

Самоубийцу погребли, добровольные плакальщицы вытерли свои казенные слезы, разговоры и сплетни мало-помалу улеглись, и жизнь вошла в прежнее русло. Несмотря на все старания, ни полиции, ни ее помощникам из числа праздношатающихся местных уроженцев так и не удалось отыскать исчезнувшее тело покойницы. Поиски в окрестных лесах и вдоль берега равнодушной Мис ничего не дали, и кое-кто предположил, что разложившийся труп Терезы был тайно вывезен имперскими службами и похоронен в отдалении, во избежание раздувания еще большего ажиотажа. Были среди населения, правда, и такие, кто искренне наделял мертвую демоническими силами и в ответ на прагматичные рассуждения соседей лишь сокрушенно качал головой – что, дескать, возьмешь с неверующих? Любопытна была позиция местного священника: как представитель церкви он, с одной стороны, не мог отрицать промысла высших, или, если угодно, потусторонних сил, с другой же должен был сохранять в своих рассуждениях известную долю скептицизма, чтобы не прослыть среди грамотного населения одержимым мистикой и чертовщиной в девятнадцатом веке. Таким образом, сей почтенный муж принял единственное разумное, с его точки зрения, решение – наложил табу на обсуждение всей этой истории в его присутствии, сделав вид, что она его вовсе не интересует.

Старый дом на краю леса совсем пришел в упадок – никто и не помышлял о том, чтобы заняться его ремонтом или хотя бы использовать землю под какие бы то ни было начинания, и меньше всех его нынешний законный владелец, живущий на попечении Франтишека и Стефки и только-только начавший вновь улыбаться. Для местных детишек дом стал источником бесконечных страшных историй, а для их родителей – напоминанием о том, насколько непредсказуемой может быть судьба человеческая. Однако, как оказалось, эта самая судьба еще не исчерпала своих фантазий касательно дома и заставила всю округу вновь усомниться в том, что он действительно необитаем…

Первым о привидении рассказал десятилетний сынок сапожника, засидевшийся допоздна у приятеля и вынужденный возвращаться в родительское гнездо в потемках. Появился он на пороге взбудораженный, испуганный и с ходу доложил, что «Липкина мамаша сидит на пригорке и кидает камни в реку». На ехидный вопрос матери, как же он ее узнал в темноте, парнишка заявил, что по голосу.

«Что же, ты и разговаривал с ней?» вступил в разговор и отец, прикидывая, какое орудие больше подходит для выбивания дури из голов маленьких лгунишек.

«Нет, но она пела».

Больше всего подошел ремень от старой портупеи. И приведенный с его помощью в чувства малец был отправлен спать.

Однако сообщения о появившемся в городке духе умершей посыпались в последующие дни, словно крупа из прохудившегося мешка. Беспокойная Тереза не желала покидать этот мир и являла себя черной тенью то в неосвещенных переулках городка, то на берегу Мис, но чаще всего – у ворот своего дома, где она стояла, бурча что-то себе под нос или напевая и словно ждала кого-то. Встреч с ней, разумеется, никто не искал, но в те годы широкой обводной дороги еще не существовало, да и новые кварталы Стрибро еще не были построены. Дом, где разыгралась трагедия, находился чуть ли не на перекрестке всех путей – во всяком случае, путникам, идущим из Фрайна или Свинны миновать его было практически невозможно, если они не хотели делать огромный крюк через пашню Франтишека. Впрочем, после первых же сообщений об этом странном явлении желающих ходить дальней дорогой стало значительно больше.

Разумеется, слухи эти не могли обойти стороной Липку, и он – единственный, кто не сомневался в их правдивости – с грустью наблюдал, как его шаловливые товарищи по играм готовят орудия борьбы с «потусторонними силами» и устраивают «облавы» на мнимое логово его матери. Хорошо еще, что самого Липку пока не наделили какими-нибудь дьявольскими качествами, и он мог спокойно передвигаться по городку, не опасаясь недоброжелательства соседей. Однако беспокойство и страх, поселившиеся в его сердце, нельзя описать словами – всем своим существом Липка чувствовал, что конец истории еще не наступил, и понимал, что мать – живая или мертвая – не успокоится, пока не доведет до конца задуманного. О Господи, почему ты не вернул ей рассудок при жизни? Почему не дал ей знать, что Липка не виноват в смерти ее малыша или хотя бы не уберег от деградации отца, своими дикими выходками вызвавшего к жизни… это?

Стефка злилась по поводу «пустых сплетен», как она именовала все рассказы о привидении Терезы, и отмахивалась от назойливых соседей, «лезущих с всякими глупостями». Все слухи она относила на счет малограмотности сельского населения да желания досадить ей, однако начала почему-то по нескольку раз перепроверять, заперта ли на ночь дверь в избу, да внимательно приглядываться к мокрой от дождя земле вокруг дома – не оставил ли кто следов? Если бы кто-нибудь застал ее за этим занятием, она, несомненно, стала бы отрицать любые «нелепые предположения» касательно мотивов ее поведения и ссылаться на свою удивляющую всех хозяйственность и любовь к порядку. Но Стефка все же была дочерью своего времени и социального сословия, и суеверия, впитанные, что называется, с молоком матери, не могли не влиять на ее мировосприятие и поступки. Кичась своей необычной для сельской местности деловитостью и умением отличать истинное от наносного, она не могла отказаться от бытующих в округе суеверных ритуалов, хотя и исполняла их большей частью украдкой, стыдясь собственного бессилия и невозможности от них отказаться. Перспектива столкнуться носом к носу с мертвой родственницей, ведущей охоту за собственным сыном, Стефку не прельщала, однако она, как настоящая волчица, готова ринуться в какую угодно битву ради того, чтобы сохранить неприкосновенность своей норы и волчат, среди которых по определению не могло быть приблудных. Ни на секунду не пришла в голову этой женщины мысль, что Липка – лишний в ее маленькой стайке, и с его уходом или исчезновением все страхи покинули бы ее жилище навсегда.