Александр Бушков - Сибирская жуть-2

Когда было поймано с ведро рыбы, мы немножко поспали, а в четвертом часу утра, заметив, что вода вот-вот выйдет из берегов, опять принялись за работу. Обошли мысок, отец говорит:

— Ступай, Фролка, к огню, повесь там на сучок одежонку, а то, гляди, подтопит. Да рыбу заодно вытряси в мешок, а я спущусь пониже. Только быстрей беги, одна нога здесь, другая там.

То, что отец велел, я сделал. Возвращаюсь к нему бегом по тропе, а он меня увидел, щуку за жабры поднял, кричит:

— Смотри, какую изловил!

Мне до него шагов пятнадцать добежать оставалось. Куст только обогнуть черемуховый. Ухватился я за нависшую ветвь — мешала она — и рванул напрямую. И тут… Даже подумать ничего не успел. Повис я. Провалилась земля подо мной и ухнула куда-то, как бы в пропасть. Уцепился я за ветвь другой рукой, стал, опираясь коленями на глинистую стенку, подтягиваться, но вижу — бесполезное дело. Руками-то я перебираю, а вверх — ни на вершок. Больше куст к себе подтягиваю. Гнется он все ниже, ниже, того и гляди с корнем вырвется. А тут под ногами разверзлось, ухнуло и сырой стылостью обдало.

Глянул я вниз и еще крепче вцепился в черемушину. Из узкой горловины, куда только что скатывалась осыпавшаяся земля, пыхтя в булькая, лопаясь пузырями и завихряясь, к моим ногам начала подниматься мутная вода.

Вот тут-то моего мужества и не хватило. Заорал я благим матом:

— Папка! Помоги!

Крикнул и почувствовал, как тело обдало ледяной водой. И мало того, я почувствовал, что меня сначала вроде бы подкинуло, потом, как бы пытаясь свить в жгут, накрыло с головой и так резко и сильно потянуло вниз, что я тут же подумал: «Ну, все. Погиб в воде, как и предсказывала цыганка».

Тону я, проваливаюсь в какую-то прорву, а дыхание все держу. И чувствую — рукам больно стало. И повис я как бы в воздухе. Открываю глаза — точно. Держусь я за ту же самую черемуховую ветку, а отец за другой ее конец пытается меня вытянуть и изо всей мочи кричит:

— Держись, Фролка!..

Очнулся я на горушке, что была повыше нашего бивака, весь мокрый, а в пальцах — жуткая боль. Отец надо мною склонился, смеется в усы, подмигивает:

— Ну как, очухался? Вот и молодец! Да прут-то теперь отпусти, он уже тебе без надобности теперь.

Глянул я — в самом деле держу черемушину. Пальцы от напряжения аж побелели — кое-как разжал их.

Вот уже больше полувека прошло, а та большущая воронка до сих пор существует. И никакое половодье на нее не влияет. И почему она образовалась, точно никто сказать не может. И зовут ее с тех пор чертовым провалищем, потому что она очень глубокая.

Второй рассказ отца

Речка близ нашей деревни небольшая, но каждой весной разливается так, что диву даешься: откуда что берется? И всякий раз в это время в окрестностях по всяким лужам и заливам появлялось множество диких уток, на которых я, когда уже стал взрослым и женился, с удовольствием охотился. И хотя добыча была вполне удачной, почему-то каждую весну жалел, что не имею лодки. Тогда-то, имея лодку, думал я, накормлю утятиной всю родню. И вот в последнюю зиму я наконец-то смастерил себе хорошую лодку. А накануне того утра, как впервые выехать на охоту, вижу сон: надо вроде бы мне переплыть Ангару, и я изо всех сил, преодолевая сумасшедшее течение, гребу к противоположному берегу. Но лодку сносит течение в еще более бурный проток, который мне, я это отчетливо вижу, не переплыть — так высоки в нем волны и так глубоки завихряющиеся воронки. И я тогда жмусь к обложенному булыжником крутому правому берегу и мчусь подле него с такой скоростью, что, если лодка перевернется, я тут же пойду ко дну. И вот я, можно сказать, уже в предчувствии смерти, перед очередным водоворотом перестаю грести и отдаюсь во власть стихии. И течение подхватывает мою легкую посудинку и швыряет на вдруг понизившийся берег. Я и чувствую, как лодка шаркает днищем о землю и останавливается.

Когда пробудился от сна, пришлось искать капли от сердца, так расходилось оно. А вскоре успокоил себя. Распустил, дескать, нервы накануне охоты! Да у нас и мест-то таких широких нет. И ерунда все это. Сон есть сон.

Я не буду рассказывать, как в то утро охотился. Одно скажу: лодку мою утки замечали издали и улетали или уплывали по течению туда, где разлившаяся речка теряла свое русло в зарослях тальника и черемушника. Но одну утку я все-таки подстрелил и в азарте кинулся за ней к тем самым зарослям. И вот тут-то, когда моя лодка оказалась среди кустов, я почувствовал, что попал в довольно крутой слив. Лодку подхватило течением и, швыряя от куста к кусту, ударяя о подводные корни, поволокло в сторону недалекого и густого ельника. И я ничего не мог поделать с ней. Она не слушалась весла, а когда я попробовал ухватиться за куст черемушника, ее так рвануло, что я тут же разжал пальцы. Через несколько минут меня занесло в такую волнопляску, что я испугался. Думал я, поставит лодку поперек течения, навалит на куст и — поминай как звали! И я бью веслом то справа, то слева, увертываюсь от боковых ударов и чувствую, что изнемогаю. И именно в тот момент, когда я уже начал от отчаяния терять над собой контроль, когда начало даже меркнуть сознание, лодку все же поставило поперек течения и швырнуло боком в прогал между двух развесистых кустов. Я в страхе закрыл глаза: «Все! Прощай, белый свет!» Но вдруг доходит до меня, что лодка шаркает днищем об землю. Открыл глаза и вижу: выбросило лодку за кромку берегового обреза на чистую лужайку и стало медленно разворачивать туда, куда текла уже не беснующаяся вода.

Я едва одумался от пережитого и перечувствованного. Вышел из лодки, довел ее по мелководью до суши, привязал к невысокой елочке, а сам, взяв ружье, словно на ватных ногах вернулся домой и лег в постель.

Пережитый страх перед лицом смерти, который подступал дважды почти в одинаковых условиях — во сне и наяву, — отнял у меня все силы. После этого случая я забыл про охоту, стал бояться воды. И я бы дорого заплатил тому человеку, который бы разъяснил мне, как могла неграмотная цыганка, глядя на меня, грудного, верно предсказать, чего мне всю жизнь следует остерегаться? И хотя из двух чрезвычайных случаев я вышел невредимым, но не ждет ли меня третье, уже роковое испытание, связанное с водой?

Мой отец, Фрол Герасимович, в 1941 году вернулся домой по ранению, но прожил недолго и был похоронен на деревенском кладбище, которое после 1950 года залила вода Братского моря.

КОЛДУН

Шла война, мы, пацаны, боронили колхозное поле. Моя лошадь идет впереди, а Кешки Астапова — сзади. Но поля у нас, в таежной зоне, сами знаете какие. Это сейчас все тракторами повыкорчевали, а тогда — пень на пеньке, корень на корне. У меня даже спина устала нагибаться да отцеплять борону. И тут Кешка мне говорит: