Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Кивнув, накинула принесённую куртку на мокрые плечи и полезла во внутренний карман. Блеснуло в последних лучах фигурное стекло. Зубами, привычно дернув головой, выдернула пробку, сделала несколько больших глотков, и, закашлявшись, сунула бутылку Витьке:

— Спрячь к себе, а то Васька… Эх, не успели!

Появившийся из сумерек Вася швырнул на песок охапку одежды.

— Дура, — закричал, выхватывая у Витьки бутылку, бросил на песок. Придавливая ногой, бешено топтал, а та уворачивалась, мокро отблескивая, отпрыгивала, как живая.

— Дура дурацкая! Зачем? Ну, полезла к рыбам, а водку зачем?

Схватил грязную бутылку, огляделся, подыскивая, верно, камень, чтоб ахнуть в осколки, не нашел и, размахнувшись, закинул в тускнеющие волны. Мелькнуло стекло и вода проглотила его.

…Сел, уткнул лицо в колени, отгородился от всего, закаменел спиной.

— Не шурши, братишка, — сказала Наташа новым голосом и вдруг встала перед Витькой, блестя обнаженным животом над темным треугольником лобка, подняла руки и прихватив горстями волосы, повела вверх, пропуская пальцы сквозь подсыхающие на зябком ветерке пряди.

— Ну, мастер? Хороша ли фигура? — голос вплетался в сонное мурлыканье успокоенных волн, по светлой коже лился свет. Луна вставала из-за черных скал, вываливалась налитым выменем, казалось — протяни палец, ткни и прорвется темная пульсирующая пленка, хлынет на землю и воду багровое лунное молоко.

Подчиняясь лунному свету, Наташа будто плыла, откидывая голову, изгибала руки, подавала в сторону плечи и тогда округлое бедро окуналось в свет. Подошла вплотную…

— Хочешь? — промурлыкала, — сегодня приду? И — завтра. Хочешь?

Он бросил взгляд на каменную спину Василия. Глянул на круглые плечи и тут же отвел глаза, вспомнив, как во сне о жаре маячил за спиной Вася и нельзя было с Наташей, не по-людски это…

— Уже оделась бы, а? Зима ведь. Кашель и все такое… А еще идти по темноте.

— Фонарик у меня, — мрачно сказал Василий и добавил раздраженно, — ты там оделася? Я сижу, песок холодный!

— Уже, уже, братишка! Кто с рыбами нырял, тому простуда не страшна.

Она быстро натянула одежду, взглядывая на Виктора и улыбаясь. Подошла в брату и навалилась на спину, целуя стриженую макушку:

— Нянько, не злись. Ничего не будет, обещаю.

— Ты и за рыб обещала, — проворчал Вася, а сестра все стояла над ним, покачивала телом согнутую спину. И он смягчился.

— Правда, обещаешь? Честно-честно? Наташк…

— Честно-честно, — ответила. И прибавила еще, — честно-честно.

Витька услышал в вопросе мальчика отчаянную надежду, смешанную с недоверием, и почувствовал, как дрогнуло сердце.

Наташа отобрала у брата фонарь, махнула толстым лучом влево, к повороту мыса:

— По берегу пойдем, по песку, как по дороге. Часа за три доберемся, если не отдыхая. А время детское, солнышко зимой рано садится… — И засмеялась, вспоминая, — летом с подружками раза три ночевали прямо на склоне, по траве покотом. И тетки с нами. Весело. Как в детстве, в лагере.

— И часто так? С рыбами?

— Не. Они редко приходят и еще положено, чтоб полная луна. И еще, ну еще кое-что, о чем мужчинам знать не надо.

— А я? — из темноты подал голос Вася.

— Ты пока не мужчина. И мой брат. Вот подрастешь, турну тебя, на километр не подойдешь к носу.

— Вот еще… А он?

— Этот? — Наташа просунула локоть к боку Витьки и прижалась покрепче, — этот не просто мужик, — мастер. Ему можно.

С полчаса шли молча, только Наташа мурлыкала и иногда гладила Витькину руку горячими пальцами, прижимала её к свитеру на груди. Впереди яркой звездочкой колол темноту маяк.

И вдруг остановилась. Сверкнули неожиданно, видимо, показавшись из-за скал, огни. Обрисовали силуэт катерка, поводившего носом над черной водой.

— Ага, — сказала со смешком, — вот и такси для нас.

Из темноты, похрустывая песком под тяжелыми шагами, вступила в круг белого света фонаря приземистая фигура.

— Погуляла, дружочек? — темные глаза сощурились на свет, мужчина прикрыл рукой лицо. Наташа поспешно отвела фонарь, утыкая луч в землю.

— Погуляла, Яшенька. А ты ждешь — не нас ли?

— Вас и жду. Подбросим до маяка. Что по темноте ноги бить, вон лодка, сейчас на катер, и в полчаса добежим.

Витька напрягся, но Наташа, успокаивая, незаметно погладила его руку.

— Славно. Спасибочки, заботливый мой, — и скомандовала, — ну-ка, мальчики, лезьте в лодку, удачный у нас день сегодня.

Голос ее и слова, уверенные и кокетливые, вступали в непонятное Витьке противоречие с торопливыми жестами и вдруг ставшей вялой рукой.

5. КРАСНАЯ РЫБА

Пятна от фонарей прыгали по шпангоутам лодки, пересекались, качаясь, пока Витька залезал неуклюже, сердясь на самого себя. Бог весть что показали ему на отмели, ничего толком не объяснив, и хотелось идти, думать, слушая море справа. Но, вместо покоя, — темный яшин взгляд над морской водой, как свет фонаря, что прыгает внезапно, не уследишь, смотрел, казалось, из ниоткуда, отделяясь от самого человека.

«Зверь», — куснула настороженная мысль, — «Зверь… Джунгли…». И закололо иголочками по коже, под одеждой, шевелясь вдоль рисунка — через плечо, между лопаток к пояснице. «Я здесь», напомнила татуировка и Витька увидел мысленно, как струится по его телу цветная широкая лента. А он почти и забыл. Но под яшиным взглядом, выбирая место, куда поставить ногу в качающейся лодке, держа потными пальцами камеру — не уронить бы в черную воду, вспомнил…

Будто прочитав настороженность по движениям тела, насторожился и рыбак. Следил неотступно, как из темных зарослей. Так пересекается реальность со снами?

— Ты, фотограф, следи, ногу-то куда ставишь! — хрипловатый голос вплелся в плеск волн о борт лодки и Витька тут же оскользнулся по скомканной мокрой сети, взмахнув рукой с камерой. Больно плюхнулся на деревянную скамью и, уже сидя, пережил, как, булькнув, падает в воду фотоаппарат. В нем же — рыбы, лицо Наташи сквозь толщу воды, закат, и ее сведенные над головой руки…

Испуг потери был силен и все остальное Витька замечал смутно. Качалась лодка, скрежетала по железному борту катера, лезли вверх по деревянным плашкам трапа, спускаясь после в салон по узеньким железным ступеням. Только на мягком кожаном диванчике Витька отмяк, расслабился, бережно уложив камеру на коленях. Прикрыл её ладонями и осмотрелся.

Мотор тарахтел вхолостую, тусклая лампа под низким потолком набирала и теряла свет, словно прислушиваясь к двигателю. Качало, пахло табаком и мужским потом. Блестело темное от старости дерево столешницы. Диванчики сходились треугольно, повторяя очертания носовой части катера. Из тумбочки меж двух изголовий торчал оранжевый хвост ремешка спасательного жилета.