Денис Шулепов - Индиго

25

Иван Демьяныч нашёл свою мать под сенью летней беседки, обмахивающуюся веером.

— Маменька, — позвал он.

— Ах, это ты, — отозвалась Светлана Андроновна и протянула сыну руку. — Я так устала с дороги. Меня чуть не убила эта чудовищная жара!

Свежий ветерок донёс до беседки ароматный запах варения; молодой барин находил день прекрасным и ничуть не жарким, но спорить о погоде не стал. Есть дела поважнее.

— Маменька, — начал Иван Демьяныч, — вчера ночью меня пытались убить.

— Боже мой, что такое ты говоришь, сын?! — подскочила Светлана Андроновна, на миг даже забыв про веер. Потом спохватилась и быстро-быстро замахала. — Цел ли ты, дорогой?.. Матерь Божья, что я говорю!.. Мне нужны мои капли. — Она затрезвонила в серебряный колокольчик.

— Прекратите, мама! — повысил голос Иван Демьяныч. Он сделал ударение в слове «мама» на последнюю гласную, как любила Светлана Андроновна, на французский манер. — Я бы не был так спокоен, если бы угрожала опасность.

— Так зачем же ты меня так пугаешь, — посетовала барыня на сына.

— А затем…

Иван Демьяныч умолк, увидев прислугу.

— Звали, барыня? — спросил холоп.

— Нет-нет! Иди, — сказала она, не удостоив крепостного взглядом. Спросила сына:

— Так что ты говорил?

Иван Демьяныч удостоверился, что холоп удалился, только затем принялся за свою историю.

— Вчера ночью, когда я провожал одну девку…

— Крепостную?!

— Да, маменька. Она просила меня…

— Я её знаю?

— Возможно. Она дочь главы их общины. Валя.

— Да-да, знаю! Сноровистая девчонка, но выпороть не мешает.

— Обычно она с подружкой своей ходит, но та раньше ушла, не дождавшись. А через кладбище ночью страшно, вот я и уговорился доброе дело сделать…

— У-у ты мой славненький! — Светлана Андроновна, расчувствовавшись, нежно погладила сына по небритой щеке.

Молодой человек стерпел и мастерски скрыл брезгливость улыбкой.

— А у Вали этой, оказывается, жених есть…

— Да ты что! — до крайности удивилась барыня. — И почему я всё узнаю последней?

— Я тоже узнал, когда встретился с ним.

— И кто же молодчик?

— Кузнец. Кузьмой звать.

— Ага!

— Так вот тот самый кузнец шёл девку свою встречать: припозднилась, мол. А как увидал нас с ней у кладбища, взбеленился и пошёл на меня с ножом.

— Ужас кромешный!

— И зарезал бы меня деревенщина, как пить дать, не захвати я с собой пистолета…

— Отец знает? — спросила, посерьёзнев, Светлана Андроновна.

— Нет, я сразу к вам, мама.

— Правильно. Демьян Евсеевич с горячей руки наломает дров — щепок не соберёшь… Что-то делать надо! Погост за кузнеца горой встанет…

— Так вы же, маменька, с исправником на короткой ноге. Пусть пошлёт урядников, они его под стражу и возьмут. Завтра.

— Завтра? — схватилась за сердце Светлана Андроновна: выходило, что сегодня нужно опять трястись по жаре в тарантасе.

— Непременно завтра! Вдруг вздумается кузнецу исполнить свою угрозу.

— Он ещё и угрожал? — ужаснулась барыня. — Мне точно нужны капли! — Она снова затрясла колокольчиком.

— Конечно, угрожал! А завтра его схватят, всыплют розги и посадят за решётку.

— Да-да. Благо, что император-батюшка послушал Сенат, и мы сможем кузнеца-ирода сослать в Сибирь!

— Без суда сможем, мама, — поддакнул довольный Иван Демьяныч.

К беседке снова подбежал холоп.

— Что так долго, окаянный! Неси скорее мои капли! — скомандовала Светлана Андроновна и, изнеможенная, откинулась на вышивной подушечке с яркими тетерками, вяло опахивая себя веером.

Сегодня ей предстоял визит к исправнику. 

26

Весь смысл жизни, такой огромной — сузился, представ в одном рваном тетрадном листке с небольшим перечнем фамилий и адресов. Ничто отныне не могло стать преградой для достижения цели, смысла Валентиновой жизни, даже смерть. Даже смерть, если придётся, станет его союзником. С детства Валентин жил под чьей-то указкой, которая больно била ослушника. И эта чья-то указка не ломалась, как школьная деревянная. Каждой клеткой тела, каждой фиброй души он наполнялся свободой, как иссушенная палящим солнцем земля наполняется водой после долгожданного ливня. Наконец-то он может идти своим путём, а не проторенной дорожкой человеков, молящихся Богу о делах повседневных, а не о вечных душах своих. Он не умеет молиться, но Господь Бог внял его постоянным мыслям, ясно явив фамилии безбожников.

Было ли это знамением Божьим или галлюцинацией?

А кто хоть раз видел что-то, кроме тьмы, в обмороке?

Валентин воспринял обморок, как тайное свиданье с Богом, пусть Он и не явился пред ним в своём величии. Кто он такой, чтобы видеть Его? Валентин не был уверен даже в том, что видел крестьянку. Когда пришёл в себя, он только чувствовал её бесплотное присутствие… и видел фамилии, отпечатавшиеся ярко-чёрными письменами на сетчатке глаз.

Чёрным по белому вражьи фамилии выстроились в ряд на разлинованной в бледную клетку бумаге, смирно ожидая своей очереди. Валентин улыбался, и улыбка была доброй.

До жути.

Он решил идти строго по списку, не отклоняясь — ведь именно в этой последовательности фамилии явились ему (знаменательно, что главный виновник значился в списке последним, напоследок). Знать, так тому и быть! Дело за малым.

27

Из дневника:

Нужно жить так, чтобы можно было даже в пустыне оставить свой след. 

28

Вот уже два года будет, как нежит свои кости в сырой земле дедушка Полтора-Ивана, — царствие ему Небесное! — кузнец, у которого Кузьма в подмастерьях ходил. Кузнецом дедушка Полтора-Ивана был знатным, но и по выпивке специалистом числился заправским. Погубила его сила нечистая — водка: захлебнулся кузнец в пьяном угаре собственной блевотиной, так и помер.

Кузьма же пить не любил: буйным становился, потому, став единственным кузнецом, решил спровадить всех забулдыг-выпивох от кузницы подальше. Мужики взбунтовались, но Кузьма по силе своей Полтора-Ивану не уступал и, побив один раз одного настырного, объявил:

— Будете донимать — не будет у вас кузнеца! Уйду в пахари.

Мужики почесали в затылке… и выкрутились:

— А драться мы всё равно здесь будем!

А какая ж драка без выпивки? Махнул на них Кузьма, да не совсем: следил, кабы не вдрызг напивались и драки до худого не доводили. За это мужики Кузьму очень уважали.

И сегодня несколько мужиков собралось от тоски перевара хлебнуть, и заспорили, чья земля в России: барская или всё ж крестьянская. Испокон веков выходило, что землёй владеет тот, кто её, матушку, обрабатывает. Земля Господа Бога! — а на деле выходило, что господ мирских, возомнивших себя божками, и закон за них, запрещающий крестьянам свои наделы иметь. До драки спор доходить стал: за кем правда?