Фриц Лейбер - Стол полный девчонок

— А этот был — как дуновение ветра, Эмми, как перья на ветру. Ты отрезал его после вечеринки в самолете у Сэмми — мы пили тогда за самую высокооплачиваемую звезду в кинобизнесе. Я докучала летчику, хотела, чтобы он разбил самолет и всех нас, спикировав вниз. Тогда до меня дошло, что я просто собственность, инструмент, при помощи которого наживаются все — начиная с кинозвезды, которая женится на мне, чтобы освежить свою популярность, и заканчивая владельцем захолустного кинотеатра, который надеется, что благодаря моему имени купят несколько лишних билетов. Я обнаружила, что глубокое чувство любви, которое я когда-то испытывала к тебе, Эмми, было просто тем, на чем мужчина делает себе капитал. Что любой мужчина, независимо от того, насколько он милый или сильный, в конце концов оказывается просто подлецом. Как ты, Эмми.

Какое— то время царили лишь темнота и тишина, изредка прерываемая шуршаньем одежды.

Наконец, ее голос произнес: — Так что теперь я забрала назад свои изображения, Эмми. Все оригинальные негативы, как ты бы выразился, потому что из них нельзя сделать фотографии или другие негативы. Или, может, есть способ размножить их, Эмми? Сделать дубликаты женщин? Не стоит давать тебе возможность ответить — ты непременно скажешь «да», чтобы напугать меня.

Так что же теперь с тобой делать, Эмми? Я знаю, что бы ты сделал со мной, будь у тебя шанс, потому что однажды ты уже это сделал. Ты хранил частицы меня — нет, пять настоящих меня, — надолго упрятанных в конверты, — нечто, что можно вынуть и посмотреть, или пропустить сквозь пальцы, или намотать на них, или смять в комок в любой момент скучного дня или бессонной ночи. А еще можно похвастаться перед близкими друзьями или даже дать поносить другим девицам — ты ведь не догадывался, что я знала об этих твоих штучках, Эмми? Надеюсь, что я отравила их, надеюсь, что заставила их гореть! Вспомни, Эмми, сейчас во мне живет большое желание смерти, целых пять привидений жаждут ее. Да, Эмми, так что же мы теперь будем делать с тобой?

Затем, впервые после того, как появились привидения, я услышал свистящее дыхание доктора Слайкера, приглушенное ворчание и скрип липкой пленки, когда он зашевелился. — Наталкивает на размышления, Эмми? Жаль, что я не спросила у своих призраков, что предпринять. Как бы мне хотелось узнать способ спросить их об этом! Уж они-то наверняка бы все решили. Ну а сейчас они слишком смешались со мной… Но давай предоставим такую возможность другим девчонкам — другим призракам. Сколько их там десятков, Эмми? Сколько сотен? Я доверюсь их решению. Твои привидения любят тебя, Эмми?

Я услышал стук ее каблучков, за которым последовало мягкое шуршание и резкий стук в конце — она рывком выдвигала ящики. Слайкер стал вести себя более шумно.

— Ты не думаешь, что они тебя любят, Эмми? Или любят, но выражают свою нежность не совсем уютно и безопасно? Посмотрим.

Каблучки снова застучали, когда она сделала несколько шагов.

— А сейчас музыка. Четвертая кнопка, Эмми?

И снова раздались чувственные, спектральные аккорды, начинающие «Павану девушек-привидений», но на этот раз они постепенно переросли в музыку, которая, казалось, вращалась и кружила — очень медленно и с ленивой грацией; это была музыка космоса, музыка свободного падения. Она помогла мне замедлить дыхание, что означало дли меня жизнь.

Я заметил неясные фонтанчики. Каждую папку окружало фосфорецирующее свечение, устремляющееся вверх.

Над краем одной из папок появилась бледная рука. Она тут же исчезла, но начали появляться другие.

Музыка усиливалась, хотя кружилась еще более лениво, и из фосфоресцирующих прямоугольников папок начали вытекать, теперь уже быстро, бледные потоки женщин. Постоянно "изменяющиеся лица — паутиновые маски безумия, пьянства, вожделения и ненависти; руки, напоминающие змеиные потоки; тела, которые извивались и бились в конвульсиях и тем не менее струились, как молоко в лунном свете.

Они кружились в водовороте, как миниатюрные облака, образующие кольцо. Казалось, этот вращающийся круг опустился ко мне из любопытства и сотни необычных глаз-щелочек вглядываются в меня.

Вращающиеся фигуры сделались ярче. В их свете я смог рассмотреть доктора Слайкера: нижняя часть его лица была перетянута прозрачным пластиком, ноздри раздувались, вытаращенные глаза метались из стороны в сторону, руки были плотно прижаты к бокам. Первая спираль кольца ускорила движение и начала затягиваться вокруг его головы и шеи. Он заерзал в своем маленьком кресле, словно муха, попавшая в середину паутины. Его лицо то затенялось, то освещалось яркими дымчатыми фигурами, раскачивающимися перед ним. Все выглядело, как при обратном воспроизведении киноленты: его душил сигаретный дым его собственной сигареты. Лицо его стало темнеть, когда, несмотря на его сопротивление, сияющая петля затянулась.

Снова наступила непроглядная тьма.

Потом раздались жужжание и щелчок зажигалки, а за этим — крохотная вспышка искр. Так повторилось три раза. Я увидел маленькое голубое пламя. Оно двинулось… остановилось… снова двинулось, оставляя за собой спокойно горящие желтые огоньки. Они росли. Эвелин методично поджигала папки.

Я знал, что это может стать моим концом, но тем не менее закричал — вышло что-то вроде икотки, — и мое дыхание тут же оборвалось, потому что в то же мгновение клапаны «намордника» закрылись.

Но Эвелин повернулась. Она как раз стояла, нагнувшись над телом Эмила, и свет разгорающегося пламени озарял ее улыбку. Сквозь застилающий зрение кроваво-красный туман я увидел, как огоньки стали перепрыгивать с одного выдвижного ящика на другой. Внезапно послышался низкий рокот, какой бывает, когда горят обрезки обычной или ацетатной пленки.

Вдруг Эвелин потянулась через стол и нажала на кнопку. И в последний миг, уже теряя сознание, я понял, что маска с моего лица исчезла, а путы ослабли.

Я с трудом встал на ноги — боль пронзила онемевшие мышцы. Комната была заполнена мигающим светом, у потолка клубилась грязная туча. Эвелин, сорвав прозрачную пленку со Слайкера, комкала ее. Он стал падать вперед, очень медленно. Глядя на меня, она сказала:

— Скажите Джеффу, что он мертв.

И прежде, чем Слайкер упал на пол, выскользнула из комнаты.

Я сделал шаг по направлению к Слайкеру и почувствовал отвратительный запах гари. Ноги были как дрожащие ходули, когда я направился к двери. Чтобы устоять, я облокотился на косяк и, бросив последний взгляд назад, шатаясь, двинулся дальше.

В коридоре было темно. Свет пламени за спиной немного помог мне.

Лифт находился где-то очень высоко, и я пошел вниз по ступеням. Спускаться было очень больно. Когда, семеня, я выбрался из здания, двигаясь так быстро, как только был способен, послышался звук приближающихся сирен. Должно быть, Эвелин позвонила пожарным или это сделал кто-то из ее «друзей». Хотя даже Джефф Крейн не смог ничего рассказать мне о них: кто был ее аптекарем, кто такой Арен (это старое английское слово означает «паук», но не дает разгадки)? Я даже не знаю, откуда ей стало известно, что я работал на Джеффа, — теперь Эвелин Кордью увидеть еще труднее, чем прежде, да я и не пытался. Не думаю, что даже Джефф встречал ее. Хотя порой я думаю, не загребли ли они жар моими руками?…