Хилари Бэйли - Невеста Франкенштейна

Люси Фелтхэм сидит отдельно от нас в окружении всевозможных предметов, которые дамы считают необходимым брать с собой, отправляясь на дневную прогулку. Около нее шляпа, какой-то бальзам от укусов насекомых, яблоки, чтобы покормить лошадей по пути домой. Мы с Хьюго и Виктором сидим на траве в отдалении, потому что дамы предпочли сохранять дистанцию с Хьюго из-за его старой трубки. Сейчас он выпускает кольца дыма в кристально чистый воздух и наблюдает, как они плывут над водой, чтобы исчезнуть наконец среди крон деревьев. Довольные, мы сидим в тишине, пока Виктор не поворачивается ко мне и не говорит:

— Джонатан, после нашего разговора вчера вечером мне в голову пришла одна мысль. Не захотите ли вы присоединиться ко мне и провести один научный эксперимент, который я замыслил?

— Я посчитал бы за счастье это сделать, — с горячностью ответил я.

Хьюго, обрадованный тем, что наша дружба с Виктором зародилась благодаря ему, лучистым взглядом окинул нас обоих.

— Двое моих самых умных друзей заключают союз, — сказал он. — Какие интересные перспективы это сулит!

— Ты слишком высокого обо мне мнения, — заметил я без тени лукавства. У меня были, конечно же, некоторые способности, но они не шли ни в какое сравнение с обширными и точными знаниями, которыми владел Виктор, причем в самых различных областях. Там, где он шагал свободно и уверенно, я ковылял за ним, как едва научившийся ходить младенец.

— Дело касается мисс Марии Клементи, — продолжил Виктор, — о которой вы, несомненно, слышали.

Еще бы! Кто в наши дни о ней не слышал? Как-то весной она приехала в Лондон, чтобы выступить на Друри-лейн,[6] и вызвала настоящую бурю, исполнив роль Полли Пичем в «Опере нищих».[7] Был случай, когда у театра в надежде достать билеты собралось шесть тысяч человек, и директор театра, испугавшись толпы, вызвал полицию, чтобы обеспечить порядок. Клементи приглашали все, и толпа поклонников следовала за ней повсюду. Ходили слухи, что один из них разбился до смерти на Бонд-стрит, так как упал и, ударившись головой, пробил себе череп об угол здания, а все из-за того, что залез к приятелю на плечи, дабы увидеть мисс Клементи, проезжавшую мимо в экипаже. Когда она пела, голос ее был необыкновенно чист и сладостен. Она с такой легкостью брала самые высокие ноты, что казалось, будто поет не человек, а райская птица. Ее очаровательное лицо и фигура, ее элегантность в танце пленяли всех. Грация, легкость и гибкость, присущие этой женщине, делали ее похожей на ангела. Трудно было представить, что перед нами обычная смертная. Мне довелось видеть ее в роли Поли Пичам. После этого спектакля я вернулся домой совершенно околдованный, грезя лишь о ее невесомом теле и чарующем голосе. С тех пор я стал, как откровенно сказала мне тогда миссис Доуни, моя квартирная хозяйка, рабом Марии Клементи. Но такими же рабами, как я, ответил я ей тогда, стали все мужчины в Лондоне. На что она заметила довольно едко: «Меня это ничуть не удивляет, ведь мисс Клементи не может вымолвить ни слова, а это, вероятно, то самое качество, которое мужчины ценят в женщинах больше всего».

Мария Клементи действительно была нема. Она могла великолепно петь на нескольких языках, а вот способностью общаться с людьми она не обладала. Говорили, что она обычно понимала обращенные к ней слова, а если чего-то не могла понять, то на лице ее появлялась очаровательная загадочная улыбка. Не было никаких очевидных оснований для ее молчания. Одно время даже поговаривали, будто она специально притворяется немой по причинам, одной ей ведомым. Подобные разговоры сразу прекратились после одного выступления, когда певица слишком близко подошла к горящим у рампы светильникам и ее легкое платье в один миг вдруг оказалось объятым пламенем. Несколько секунд, когда оркестр перестал играть, а со стороны публики раздались крики ужаса, грациозная фигура Марии Клементи продолжала стоять объятая пламенем. Несмотря на застывший на лице певицы испуг, из губ ее не вырвалось ни единого звука. Она лишь судорожно схватилась руками за горло, но при этом не издала ни крика, ни мольбы о помощи. Лишь через несколько секунд откуда-то со сцены на хрупкую фигурку было накинуто пальто. К счастью, мисс Клементи почти не пострадала. Но все тогда поняли, что если б она способна была издать хоть какой-то звук, то он непременно бы вырвался в тот страшный миг из ее груди.

То ли из-за этого ее несчастья, то ли благодаря ее характеру, но за певицей закрепилась прекрасная репутация.

В то время на подмостках, по словам одного из журналов, царил «мишурный блеск». На сценах Англии тогда не было артистов, имена которых стоило бы запоминать, тогда как жители континента гордились своими Россини, Беллини, Веберами — подлинными музыкальными гениями. Наших же композиторов можно было пересчитать по пальцам. У нас даже «Макбета» тогда ставили с пантомимой и танцами между актами, не говоря уж о спектаклях с участием Мастера Бетти, этого «малыша Росциуса»,[8] и ему подобных детишек, игравших в свои девять лет Гамлета и Офелию с такой невообразимой кутерьмой и пошлостью, что иностранцы в ужасе убегали из театров.

О, все эти коломбины и афродиты, почитаемые более за бюсты и ножки, чем за талант! О, эти ромео и джульетты, представленные в балетах-пантомимах, короли лиры, которых играли дети! Как сокрушались мы о тех днях, когда на подмостки выходили такие артисты, как Гаррик,[9] когда музыкой — не важно, серьезной или легкой, — слушатель мог насладиться без неуместных перерывов и балетных вставок, без низких шуточек и свистков, которыми зрителей кормили, как детей, нуждающихся в бессмысленном разнообразии и контрасте.

Естественно, что в этой атмосфере абсурда, жадности до новизны, молодости и красоты, любая актриса, оказавшаяся на вершине славы, могла потерять голову. Но мисс Клементи и при таком окружении умудрялась сохранять вдохновение и артистизм, и она с достоинством выносила их на лондонские подмостки.

По всем сведениям, которые о ней имелись, она вела жизнь тихую и спокойную вместе с преданной ей компаньонкой и регулярно посещала церковь. Однако ни в одну из церквей она не приходила дважды, ибо если б в ее посещениях какого-либо места стала наблюдаться некоторая регулярность, то там сразу же появились бы толпы поклонников. Было очевидно, что она старается не появляться в обществе, не заводит любовников и избегает места, которые особенно любят посещать актрисы, как то: бега, призовые бои, игорные дома, — словом, такие места, куда порядочным дамам путь заказан. Не исключено, что от всех этих вольностей удерживал актрису ее недуг.