Александр Рогинский - Замкнутый круг

И он пошел, открыл дверь и постучал с внутренней стороны, как всегда делал.

Роза тут же появилась в прихожей. На ней был розовый халат, перетянутый красным поясом. Все-таки отменная фигура у этой женщины. И волосы сохранили живой блеск, а про глаза и говорить нечего. Цыганско — еврейские! Все видящие и над всем смеющиеся. Кошерин даже погордился тем, что это была его женщина. Вкус у него неплохой. Жаль, что Розу он не мог показать в своем кругу, там бы одобрили.

— Раздевайся, — сказала Роза и пошла на кухню.

Он снял башмаки, нашел свои тапочки, которые уже давно пора было выбросить, но очень уж удобными они были, и зашел в гостиную.

Все, как всегда: старенькое пианино «Эстония», стоящее у окна, антикварный буфет с резными колоннами, фигурками девушки и юноши, подсвечниками и толстым стеклом; уголок из кожаных диванов; красный ковер и темно бордовые обои, очень породистые, придающие театральный вид комнате. Все чистенько, обжито, каждая вещь имела свою площадь и не могла пожаловаться на стесненность. Роза умела разговаривать с вещами. Как — то она сказала, что ей и одной не бывает одиноко, всегда в доме кто — нибудь есть. Кошерин был удивлен, потому что никаких животных, птичек, аквариумов в квартире не было.

— С кем же ты разговариваешь, не иначе как сама с собой? — спросил тогда Кошерин.

— Ошибаешься, дорогой. С вещами, с книгами, с окном, в которое гляжу. Вот иди сюда. А когда Кошерин подошел к окну, она показала ему старый дом-развалюху, который давно пора было уже сносить, самый настоящий клоповник.

— Вот в том окне живет очень интересная парочка: ему лет 90, а ей все 100 можно дать. В погожую погоду они выходят на свой балкон, сидят и разговаривают.

— И что тут интересного? — не понял Кошерин.

— Ничего, если ты не включишь свое воображение. Дело в том, что старик — самый настоящий эсер, а она самая настоящая большевичка. Непримиримые враги. Вот я по их лицам и пытаюсь определить, о чем они говорят.

Кошерин с сожалением посмотрел на Розу.

— Делать тебе нечего, лучше бы в кино сходила.

— Ты не поймешь, — прощала его Роза. — Они славные и внушают добрые чувства, а твое кино внушает, даже не знаю, что тебе сказать.

Это была фраза-мусор, как называл ее Кошерни. Роза всегда произносила это «даже не знаю, что тебе сказать», когда хотела выразить словами то, что выразить трудно. И появление этой фразы в нужном месте разговора, по всей видимости, должно было говорить о ее высоких чувствах.

В последнее время, однако, фраза практически не звучала из уст женщины.

Положив на диван пакет, в котором была рукопись, бутылка коньяка, шампанское, французские консервы, а также шоколадные конфеты «Вечерние огни», которые Роза любила, Кошерин постоял в середине комнаты, ища свое место.

Из кухни донесся резкий металлический звук упавшей кастрюли. Это решило последовательность действий Кошерина. Он двинулся на кухню, а войдя, обнял Розу. Ее тело было мягко — упругим и звало к себе. Кошерин ощутил привычное возбуждение. Он уже разворачивал Розу к себе лицом.

— Как же ты мне надоел! — сказала Роза и резко ушла из его объятий. — Чего ты хочешь от меня? Я устала!

— У меня Виктор пропал. Уже более недели его ни дома, ни на работе, я написал заявление в милицию. Идет расследование.

Роза повернулась, и в ее глазах Кошерин прочитал интерес, словно он был для нее совершенно незнакомым человеком, и вот сейчас она с ним знакомится и от того, какое он впечатление произведет, и будут зависеть их дальнейшие отношения.

— Что значит, не пришел домой? Он что — сбежал от тебя?

— Зачем ты так, как он может сбежать от родного отца?

— Очень просто, я бы сбежала от человека, кому даже не знаю, что тебе сказать…

От этой фразы, которую Кошерин не любил, ему стало сразу тепло и уютно, и он потянулся снова к Розе, но та предупредительно отступила на несколько шагов.

— Ты любого человека можешь довести до…

Тут Роза быстро обернулась к плите и открыла духовку, из которой выплыло ароматное облако пара.

— А кисло-сладкое для кого готовишь? — не удержался Кошерин, хотя сдерживал себя их последних сил.

— Не знаю. Просто захотелось. И все. Сама себе хочу устроить праздник. Сегодня ровно 20 лет, как я попала в твою зависимость, так что ты пришел правильно.

Господи, как же он мог забыть? 20 лет, это дата, больше чем серебряная свадьба! Целая жизнь.

— Значит, ты никого не ждешь? А я подумал…

— Ты подумал, ты всегда думаешь только не о том. Так куда же делся твой сын? Это новость!

Кошерин примостился на угловом деревянном диванчике рядом с маленьким телевизором «Самсунг», который практически никогда не работал, и все подробно рассказал Розе. Рассказывая, он попутно думал, что теперь его с Розой объединит это событие, что она должна пожалеть его. Роза по природе своей всех жалела, и удивительно было, что она до сих пор не завела ни кошки, ни собаки, с кем бы и поговорить было, и кто бы скрасил ее одиночество.

Может, потому и не заводила, что потом тяжело бы переживала их болезни и смерть, а она достаточно напереживалась с больной матерью, которая умерла пять лет назад.

Роза преподавала в музыкальной школе фортепьяно, считалась отличной пианисткой. С ней, собственно, Кошерин и познакомился на концерте в Октябрьском дворце, где она выступала на юбилее его треста. Она тогда была студенткой консерватории, и ее пригласили, как лучшую студентку.

Кошерин тогда просто заслушался ее Шопеном, который был его любимым композитором.

Конечно, он полный идиот, что не развелся с Кристиной, сейчас, может быть, у них были бы свои с Розой дети, она так мечтала о ребенке.

Я просто сволочь, сказал себе Кошерин, сидя на кухне и слушая свой рассказ, который должен был вызвать у Розы сочувствие. Я погубил ее жизнь. Я всегда искал у нее сочувствия и сожаления, искал у нее защиты, а сам ничего не давал.

— Где же он может быть?

— Я и сам понять не могу, ты уж меня прости.

— За что я тебя должна прощать? — остановилась возле Кошерина Роза.

— За все, — коротко бросил Кошерин. — Я твою жизнь погубил, ты ведь могла от меня иметь ребенка.

— Погубил, — эхом повторила Роза. — Причем здесь сейчас это. Тебе стыдно стало, потому что у тебя никого не осталось. Или скоро не останется.

— Да, я это знаю. Давай поедим. Твое кисло-сладкое издает немыслимые ароматы.

— Послушай, а Галя? Она, кажется, работает в Павловке, ведь с Виктором, если мне не изменяет память, они собирались пожениться.

— Собирались. Давай есть.

— Обожди. Ты у ней был?

— Зачем?