Говард Лавкрафт - Зов Ктулху

По манере, в которой Слейтер намекал на их взаимоотношения, я решил, что он и светящаяся штука были на равных и что в его сонном бытии человек сам был таким светящимся существом той же расы, что и его враг. Это впечатление подтверждалось его часто повторяемыми словами о полете сквозь пространство и о прожигании всего, что помешает его движению. Однако эти концепции формулировались по-деревенски и передавались совершенно неадекватно, и это привело меня к заключению, что если мир сновидений в действительности существовал, то для передачи мыслей в нем не пользовались устной речью.

Может быть, душа сна, вселяясь в это низкопробное тело, отчаянно пыталась рассказать о себе, о понятиях, которые простецкий и запинающийся язык не мог выразить? Может быть, я лицом к лицу столкнулся с загадкой интеллекта, которая объяснит мне эту тайну, если только я научусь понимать и читать ее? Я ничего не сказал об этом старшим врачам, потому что средний возраст склонен к скепсису и цинизму и с трудом воспринимает новые идеи. Кроме того, глава нашего заведения позже в свойственной ему покровительственной манере заметил, что я переутомлен и что мой мозг нуждается в отдыхе.

Я уже давно считал, что человеческие мысли в основном представляют собой движение молекул и атомов, которое может преобразовываться как в волны, так и в лучистую энергию, в тепло, свет и электричество. Эта уверенность привела меня к размышлениям о возможности телепатии или мысленного общения при помощи соответствующей аппаратуры, и в годы учебы в колледже я изготовил установку из приемника и передатчика беспроволочного телеграфа, применявшихся на том незрелом этапе, до эпохи радио. Я испытывал их вместе с коллегами-студентами, но, не получив никаких результатов, убрал их прочь вместе с другими разрозненными приборами, чтобы при случае воспользоваться ими в будущем.

Теперь же, загоревшись желанием проникнуть в жизнь сновидений Джо Слейтера, я снова достал эти устройства и потратил несколько дней, чтобы привести их в рабочее состояние. Как только они были готовы, я не упустил случая их испытать. При каждом припадке буйства у Слейтера я прикладывал передатчик к его лбу, а приемник к своему, постоянно проводя тонкую настройку в гипотетическом диапазоне волн интеллектуальной энергии. Я, правда, не имел понятия о том, как мысленные впечатления, если они будут успешно переданы, возбудят ответные импульсы в моем мозгу, но я был уверен, что могу выделить и истолковать их. Поэтому я продолжал эксперименты, хотя никого не информировал об их характере. Это случилось двадцать первого февраля 1901 года. Когда я мысленно возвращаюсь в эти годы, я понимаю, насколько нереальным все это кажется, и порой сомневаюсь а может быть, прав был старый доктор Фентон, отнеся это на счет моего возбужденного воображения? Я вспоминаю, как он с большой симпатией и терпением выслушал то, о чем я ему рассказал, а потом дал мне успокоительный порошок и отправил в полугодичный оплачиваемый отпуск, в который я должен был уйти на следующей неделе.

В ту решающую ночь я был страшно возбужден и взволнован, поскольку несмотря на тщательный уход, которым его окружили, Джо Слейтер явно умирал. Может быть, потеря горской свободы, а может быть, замешательство, овладевшее его мозгом, оказались слишком резкими для его несколько заторможенной соматики, но по всем признакам огонек жизненных сил едва мерцал в глубине его пришедшего в упадок естества. Он впал в предсмертную полудрему, а с приходом темноты погрузился в беспокойный сон.

Я не стал затягивать смирительную рубашку, как это обычно делалось во время его сна, потому что он был слишком слаб, чтобы быть опасным, даже если он еще раз придет в умственное расстройство, прежде чем покинуть этот мир. Но я поместил между его головой и моей оба конца моего космического радио, надеясь вопреки всему в первый и последний раз получить весть из мира снов за тот малый отрезок времени, который был мне отпущен. В палате вместе с нами находился только один санитар, заурядный парень, который не понимал назначения моих аппаратов и не думал вмешиваться в мои действия. Проходил час за часом, и я заметил, что его голова неуклюже свесилась на грудь, но не стал будить его. Я также, убаюканный ритмом дыхания двух людей, здорового и умирающего, вероятно, чуть позже и сам начал клевать носом.

Пробудили меня звуки сверхъестественной мощной мелодии. Аккорды, вибрато и гармонические порывы доносились со всех сторон, а моему восхищенному взору предстала ошеломляющая картина непостижимой красоты. Стены, колонны и архитравы из живого огня лучезарно сияли, окружая точку, в которой я, казалось, парил в воздухе, и тянулись вверх, к бесконечно высокому своду неописуемо великолепного грандиозного здания. С этими картинами дворцового блеска смешивались или, скорее, вытесняли их в калейдоскопическом вращении мелькающие виды широких прерий и уютных долин, высоких гор и заманчивых гротов, совпадающих в малейших деталях с ландшафтами, которые я мог представить себе, но созданных из какой-то пылающей эфирной сущности, которая по своей плотности соответствовала скорее духу, нежели материи. По мере того, как я наблюдал, мне становилось ясно, что в моем мозгу содержится ключ ко всем этим метаморфозам, поскольку каждая картина, появлявшаяся передо мной, была близка и желанна для моего изменившегося сознания. Среди этих райских сфер я не был чужаком, каждый вид и звук были мне знакомы, словно все это продолжалось бесчисленное множество эпох в вечности и ожидало меня в бесконечном потоке времени впереди. Затем ко мне приблизилась сверкающая аура моего лучезарного собрата, и наши души беседовали, молчаливо и с безупречной точностью обмениваясь мыслями. Это был час приближающегося торжества, потому что дружественное мне существо выходило из угнетающих его ограничений временного рабства, выходило навсегда и готовилось преследовать проклятого угнетателя даже в таких высочайших слоях эфира, что пламенная космическая месть, исполненная там, могла потрясти мировые сферы.

Мы плыли так вместе некоторое время, пока я не заметил, что контуры окружавших нас предметов слегка расплылись и потускнели, так, словно что-то призывало меня на Землю, куда я меньше всего хотел возвращаться. Фигура рядом со мной, по-видимому, тоже почувствовала перемену, поскольку она стала подводить свои рассуждения к завершению и сама приготовилась покинуть сцену, тускнея, как нечто значительно более важное, медленное, чем остальные предметы. После еще одного короткого обмена мыслями я понял, что светящееся существо и я должны вернуться в рабство, хотя для моего лучезарного собрата это случится в последний раз. Жалкая земная оболочка уже почти разрушена, и менее чем через час мой товарищ сможет освободиться, чтобы преследовать своего угнетателя по Млечному Пути сквозь звездные выси до самых границ бесконечности.