Светлана Сухомизская - Кодекс чести вампира

Катя сунула в рот сигарету ядовито-розового цвета и сразу из черно-белой фотографии превратилась в коллаж. Несколько минут она молча вдыхала и выдыхала дым. Себастьян не торопил ее, а я и подавно. Наконец она стряхнула пепел и продолжила:

— Первое время ему казалось, что жанр, который принесет ему успех, — графика. Ему помогли устроить несколько выставок, небольших. Вышла даже книжка — Витины рисунки и стихи Чеснокова — того парня, который хотел издавать журнал. Но проку от всего этого было мало — Витины работы почти не продавались, и, хотя в среде молодых художников его знали, это было всего лишь то, что называется широкой известностью в узком кругу. Вырваться за пределы «своего» круга ему не удавалось. И тут, знаете, словно сама судьба пришла ему на помощь. Через год после нашей свадьбы он познакомился с одним фотографом — большим мастером, но сильно пьющим и насквозь больным. Они очень подружились, и тот даже стал учить Витю фотографической премудрости. К тому времени мы виделись очень редко — он снимал где-то квартиру и появлялся у нас, только когда позарез нужны были деньги, и если дома была одна мама. Она ради него последнюю рубашку готова была заложить, — Катя горько усмехнулась. — Так и не отдал ничего, кстати. Правда, несколько работ своих подарил. И альбомы… Ну вот, а потом Витя стал работать в совершенно новой для него технике. Совместил фотографию и графику. И содержание его новых вещей изменилось. Именно тогда он стал именно тем Хромовым, который теперь известен всему миру. Раньше ведь, вы не поверите, он рисовал камерные, довольно манерные картинки в стиле Обри Бердсли. Конечно, и в них уже проглядывали те характерные черты его творчества, которые потом так заострились. Их, как я прочитала в одной статье, называют «любование смертью», «любовь как гибель», «красота уродства». Но одно дело, когда все это передается сухим, предельно условным, иногда даже схематичным языком графики, а другое дело — предельно натуралистическая постановочная фотография, к тому же умело отретушированная!

Вдова раздавила розовый окурок в пепельнице. Я поймала себя на мысли, что он напоминает мне дохлого дождевого червя. Даже незримое присутствие Хромова, пускай уже мертвого, придавало всему окружающему отвратительный вид. Сразу видно — большой души был человек! Но я отвлеклась. Что там еще вещает вдова-фотография?

— Новые работы Вити вызвали разноречивые отклики. Но главное — о нем наконец заговорили. Однако, чтобы добиться настоящей славы, ему пришлось бы еще очень долго работать, если бы не внезапная смерть фотографа, вслед за которой разразился грандиозный скандал. Во-первых, обнаружилось, что фотограф, вечно пьяный, ходивший в разбитой обуви, мятых рубашках с оборванными пуговицами, засаленных пиджаках с протертыми до дыр локтями и в совершенно неприлично драных джинсах… богат! Оказывается, его одинокая тетка, умершая за пару лет до того во Франции, оставила ему все свое состояние, и как раз перед самой смертью он вступил в право владения. Во-вторых, стало известно, что после смерти фотографа состояние перейдет не двум его бывшим женам и троим его детям, а… Вите.

Не сдержав своих эмоций, я громко присвистнула. Себастьян и Катя дружно посмотрели на меня: первый — с укоризной, вторая — с изумлением. Но я и бровью не повела. Подумаешь! У меня, между прочим, стресс! И, кстати, свист — это еще цветочки. Ягодки пойдут, когда вдовица уйдет восвояси. В предвкушении этого сладостного мгновения я зловеще нахмурилась.

— А в-третьих… — Катя тяжело вздохнула. — В помещении, где проходило прощание с фотографом, Витя выставил свои работы, для которых фотограф позировал в качестве модели. Это… я видела эти фотографии… многие из них были просто отвратительны. Потом Хромов их все уничтожил, но было уже поздно. Ветер был посеян. И взошла такая буря, что, честно говоря, мне до сих нор страшно вспоминать то время. Вите ведь тогда угрожали расправой… Господи! Может быть, сейчас… это они? Те люди? — Катя с ужасом посмотрела на Себастьяна.

Тот покачал головой:

— Конечно, все возможно, но вряд ли они стали бы ждать столько времени, чтобы выполнить свою угрозу.

Вдова, кажется, слегка смутилась:

— Да-да, конечно, вы совершенно правы… Ну, угрозы со временем прекратились. Тяжбу с наследниками фотографа, подавшими в суд, Витя выиграл. И благодаря скандалу к нему пришла известность — сперва всероссийская, а потом и всемирная. Но Витя не стал почивать на лаврах…

— И устроил еще один скандал, теперь уже на весь мир? — ехидно поинтересовалась я.

Реплика моя осталась без ответа.

— Ну, а теперь расскажите о том, что произошло вчера, — попросил Себастьян.

Катя закурила новую сигарету.

— Я уже сказала вам, что мы с Витей в последнее время общались мало. Но все-таки мы остались с ним друзьями. Для меня он всегда был… О господи — был! — она всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. Я с каменным лицом налила ей еще минералки. — Он всегда был мне родным — с первой минуты, когда я его в первый раз увидела, и до того мгновения, когда я вошла в мастерскую, в которой был… уже не он, а его… труп.

Она лихорадочно затянулась.

— Понимаете… Это очень странно. Мне позвонили…

— Кто? — живо откликнулся Себастьян.

— В том-то все и дело, что я не знаю. Мужской голос, незнакомый. Молодой. Выговор, кажется, не московский. Он сказал, — она закрыла глаза, припоминая. Потом, открыв, произнесла: — «С вашим мужем беда. Приезжайте как можно скорее». Я хотела спросить звонившего, кто он и что случилось, но он сразу же повесил трубку. Я так испугалась! Быстро собралась, поймала машину и поехала. А там уже была милиция. Меня стали спрашивать, кто я, зачем пришла… Я им все рассказала, но они, кажется, не поверили… Спрашивали, не пропало ли что-нибудь из мастерской, но я не могла им ответить — совсем ничего не соображала, потому что все смотрела на него, мертвого… Он сидел в кресле — так же, как на этом автопортрете, — она ткнула пальцем в обложку альбома. — И был так же одет. На нем была такая же полумаска…

— А женщины рядом с ним не было? — осведомилась я.

Катя посмотрела на меня пустыми глазами:

— Нет. Зато у него была рана на шее. С правой стороны, как и здесь.

Против собственной воли я почувствовала, что по спине у меня побежали мурашки.

Катя перевела взгляд с моего лица на альбом и почти без выражения сказала:

— А знаете, как называется этот автопортрет? «Поцелуй вампира».

Я вздрогнула.

— Да, интересно… — задумчиво произнес Себастьян, потирая подбородок тыльной стороной ладони. — Это все, что вы можете рассказать о дне убийства? Может быть, было еще что-то подозрительное, что-то необычное, кроме телефонного звонка?