Яцек Пекара - Слуга Божий

— У них был общий отец, правда? Он кивнул.

— А мать? Где её мать?

— Шлюха шлюху родила. — Он скривился. — Граф путешествовал с миссией Его Величества к персидскому шаху. Год его не было, и привёз младенца. Мать, как говорят, умерла при родах.

— Персиянка?

— Чёрт её знает! Может и так, — добавил он, минуту подумав. — Паулина была смуглой, черноволосой, и у неё были огромные, чёрные глаза. Она нравилась, поскольку у нас мало таких женщин…

— Так вы думаете, что Гриффо убил сестру из мести за то, что изменила ему с вашим сыном?

Он угрюмо кивнул.

— Нет, господин Клингбайл, — мне пришлось развеять его иллюзии. — Фрагенштайн был тогда на приёме, организованном купеческой гильдией из Мистатда. У него несколько десятков свидетелей. А учитывая то, что он там выступал, трудно подозревать, чтобы его плохо запомнили…

— Он нанял убийцу.

— Вверяя тайну кому-то, жизнь свою вверяете ему, — возразил я словами пословицы. — Не думаю, чтобы он был настолько опрометчивым.

— Идите уже, — раздражённый Клингбайл махнул рукой. — Я ошибался, думая, что вы добросовестно займётесь делом.

— Берегитесь, чтобы не произнести чего-нибудь, о чём бы потом пожалели. — Я посмотрел на него, и он смешался.

— Извините, — вздохнул он немного погодя и опёрся подбородком о кулаки. — Сам не знаю, что делать.

— Так я вам скажу, — ответствовал я. — Приставьте к сыну доверенного человека. Пусть бдит около ложа днём и ночью. И пусть это будет кто-то, кто не боится применять оружие.

— Думаете, что…

— Ничего я не думаю. Знаю только, что Бог помогает тем, кто может помочь себе сам.

Следующие три дня у меня почти не было работы. Я навещал Захария, чтобы присмотреть за ходом лечения, и познакомился с лекарем из Равенсбурга, костлявым, бодрым старичком, который похвалил предложенный мною метод.

— П'ек'асно, п'ек'асно, — он сердечно похлопал меня по плечу. — Такой молодой, а голова уже ва'ит…

Вообще-то, я не переношу прикосновений чужих людей, но на этот раз я улыбнулся, поскольку в этом фамильярном жесте, если по правде, совсем не было фамильярности, а лишь признание старшего, опытного человека, который не видел во мне инквизитора, а только чуть ли не коллегу по профессии.

— Думаете, он выживет?

— А-а, это уже совсем д'угое дело, — ответил он, — ибо по опыту мы хо'ошо знаем, что даже п'именение надлежащей п'оцеду'ы совсем не обязательно поможет пациенту. А здесь дела зашли и п'авда далеко…

Я посмотрел на жирных личинок, копошащихся в ране, и отвёл взгляд.

— Красивым то он уже никогда не будет, — пробормотал я.

— Моя задача сох'анить ему жизнь, а не беспокоиться о его к'асоте. — Он махнул рукой. — Но что п'авда, то п'авда.

Также за Захарием посменно приглядывали двое людей Клингбайла (производили впечатление крепких мужиков — тёртых калачей), а также девка-прислужница, видимо обученная присмотру за больными; я видел, как она ловко кормит находящегося без сознания жирным бульоном и как умело меняет жутко воняющие бинты.

Наконец, четвёртого дня сын купца пришёл в себя настолько, что я понял — смогу с ним обменяться парой слов. Я приказал всем покинуть комнату.

— Помогаю твоему отцу, Захарий, — произнёс я. — Меня зовут Мордимер Маддердин и я инквизитор из Равенсбурга.

— Значит, вы уже знаете? — прошептал он.

— Знаю, — ответил я, не имея понятия, о чём он. — Но ты должен мне всё сам рассказать.

Я видел, что он хотел покрутить головой, но сил у него было недостаточно. Он лишь закрыл глаза.

— Убьют… отца, если скажу…

Я услышал всего два предложения из его уст, но уже знал, что дело может оказаться действительно серьезным. Ибо, во-первых, Захарий счёл, что присутствие инквизитора не является чем-то необычным, во-вторых, он отчётливо дал понять, что до сих пор не говорил правды, поскольку за раскрытие этой самой правды ему пригрозили смертью отца. Главным образом, меня интересовала первая проблема. Почему молодой Клингбайл счёл участие инквизитора в следствии обоснованным?

— Никто ему не причинит вреда, — пообещал я, выделяя каждое слово. — А Паулина, — добавил я, — оказалась не такой, как ты думал, правда? — Я спрашивал вслепую и, похоже, угадал, поскольку его глаза сузились. Он тяжко засопел, потом охнул, видимо, разболелась рана.

— Я должен был её убить. — Он смотрел мёртвым взглядом куда-то в закопченный потолок.

— Нельзя тебя за это винить, учитывая… — я ждал, что он ответит.

— Именно. А Гриффо ведь знал… — Его голос стал таким слабым, что мне пришлось склониться к ложу и почти приложить ухо к его губам.

— Он знал ее тайну?

— Угрожал мне… что убьёт отца…

— Убьёт его, если ты расскажешь обо всём, что узнал? Разве не так?

Он лишь прикрыл глаза, немо соглашаясь с моими словами. Я был уже близок. Очень близок, и я не мог выпустить из рук этого кончика нити, благодаря которой у меня появилась надежда пройти через лабиринт.

— Ты лишь уничтожил зло, Захарий, — заключил я. — Ибо ты видел зло, правда?

Он вновь опустил веки.

Этот разговор длился еще долго, прежде чем я узнал всё, что случилось в тот вечер. И признаюсь честно: я не ожидал, что с виду невинное расследование заведёт меня настолько далеко. Я пробовал себе представить, что чувствовал молодой Клингбайл, обнимая, целуя и прижимая эту девку. Что чувствовал, переживая с ней блаженство, слыша её стоны, чувствуя её ладони на своём теле и ноги, которые обвивали его бёдра? И что почувствовал, когда из пальцев её рук выросли когти, а лицо превратилось в ужасную морду? О чём он думал, видя, как зрачки любимой становятся ядовито жёлтыми и вертикальными? Когда почувствовал на ключице укус острых, как бритва, клыков? Он не поддался ужасу, не позволил, чтобы она его растерзала. Схватился за кинжал. Бил, колол, резал. Так долго, пока не замерла в его объятиях. А мёртвой она была уже снова лишь красивой нагой девушкой с ангельским личиком. Наверное, он бы решил, что обезумел или был околдован. Если бы не то, что Гриффо поговорил с ним один на один и пригрозил, что если Захарий кому-нибудь откроет тайну Паулины, то юноша никогда не увидит своего отца среди живых. Итак, молодой Клингбайл признался во всём и молчал. Я мог лишь искренне восхищаться твёрдостью его духа, которая дала ему силы вынести все страдания.

Я оставил его изнурённым разговором и знал, что должен найти ответы на несколько вопросов. Наиважнейший из них звучал: почему Фрагенштайн не приказал прикончить убийцу своей сестры? Почему так усердно старался сохранить ему жизнь?