Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы

Мое обращение к этим людям было излишне пространным, хотя, по сути, им было достаточно услышать слово «Швейцария». Собравшиеся без обиняков признались, что хотят избавиться от девчонки, да и герцог тоже, но только не путем сожжения, ибо девочка была зачатой в веселье и в деревне боялись ее сжигать.

– Ради Бога, объясните же мне, что означает «зачатая в веселье»? – попросил я.

Мне рассказали, что в горных шотландских деревнях люди и по сей день привержены старым обычаям. Так, на первое мая они зажигают на лугах огромные костры, обязательно добывая огонь с помощью кресала или трением палочек. Около таких костров люди пляшут и веселятся ночь напролет. В разгуле этого праздника мать девочки, Сюзанна, самая красивая девушка в деревне, избранная в том году майской королевой, и зачала свое дитя.

Девочка считалась зачатой в веселье, а потому – наиболее любимой, ибо никто не знал, кто ее отец. Им мог оказаться как любой из деревенских мужчин, так и человек благородных кровей. А в древние времена, языческие – и теперь, слава Богу, давно позабытые, хотя в здешних деревнях их никак не могут забыть окончательно, – зачатые в веселье считались детьми богов.

– Возьмите ее с собой, – сказали мне члены комиссии, – и отвезите к вашему доброму швейцарскому пастору. Герцог будет только рад. Но на дорогу съешьте и выпейте чего-нибудь, ибо ведьма заплатила за угощение и его хватит на всех.

Менее чем через час я выехал из деревни, усадив девочку впереди себя на лошадь. Мы вновь проехали через пепел на перекрестке дорог, но моя спутница даже не взглянула на него. Зрелище круга из камней на сей раз тоже оставило ее равнодушной. А когда мы двинулись по дороге, тянущейся по берегам озера Лох-Доннелейт, девочка не бросила прощального взгляда и на замок.

Уже на первом постоялом дворе я в полной мере осознал всю тяжесть ответственности за содеянное мною. Девочка находилась в моей власти – немая как рыба, беззащитная, очень красивая и в определенном отношении вполне взрослая. А сам я, несмотря на юношеский возраст, тоже был уже далеко не мальчишкой. Я забрал девочку без позволения Таламаски и по возвращении мог ожидать целого града упреков.

Мы поселились в разных комнатах, ибо это показалось мне единственно приемлемым решением. Но я боялся оставлять Дебору одну, опасаясь, как бы она не сбежала, и, завернувшись в плащ, словно он каким-то образом мог удержать меня от необдуманных поступков, я улегся на соломе напротив девочки и, глядя на нее, принялся размышлять, как быть дальше.

В дрожащем пламени свечей я разглядел, что по нескольку черных локонов девочки скручены в два небольших пучка с обеих сторон и закреплены достаточно высоко, чтобы удерживать сзади остальную массу волос. Глаза ее походили на кошачьи – овальные, узкие и чуть-чуть загнутые с внешних концов – и светились в темноте, а округлые скулы были высокими, нежными и изящно очерченными. Иными словами, лицо Деборы казалось слишком утонченным, чтобы принадлежать крестьянке. Под рваным платьишком виднелась высокая полная грудь взрослой женщины, а ноги, скрещенные перед ней на полу, отличались точеностью линий. При одном только взгляде на ее губки мне хотелось впиться в них поцелуем… Подобные фантазии, теснившиеся в голове, будили во мне стыд.

Прежде я думал лишь о том, как бы спасти девочку. Теперь же мое сердце колотилось от желания. А двенадцатилетняя сирота просто сидела и смотрела на меня.

Меня очень занимало, о чем она думает, хотелось прочесть ее мысли. Но, похоже, девочка поняла это и наглухо закрыла свой разум.

Наконец до меня дошли простейшие вещи: ее ведь нужно накормить и подобающим образом одеть – «открытие», сравнимое с тем, что солнечный свет согревает, а вода утоляет жажду. Я распорядился насчет пищи для девочки, заказал вина, попросил найти для нее подходящую одежду, а кроме того, принести лоханку теплой воды и гребень для волос.

Дебора взирала на все так, словно не знала, что это такое. Теперь, при свете свечей, я увидел, что тело ее покрыто грязью, на нем остались следы от ударов плетью. Девочка была очень худа: кожа да кости – иначе не скажешь.

Стефан, какой голландец не счел бы омерзительным подобное зрелище? Клянусь тебе, когда я раздевал и отмывал Дебору, меня переполняла жалость к несчастной малышке. Но мужчина во мне сгорал в адском пламени при виде этой белой, нежной на ощупь кожи и великолепно сложенного тела, вполне готового к деторождению. К тому же Дебора не оказывала мне ни малейшего сопротивления, пока я мыл ее, одевал и расчесывал ее волосы.

В то время я кое-что знал о женщинах, но, откровенно говоря, далеко не столь много, как о книгах. Создание, находившееся передо мной, в своей наготе и молчаливой беспомощности казалось мне еще более загадочным. Тем не менее девочка безмолвно сверлила меня горящими глазами, которые почему-то пугали меня и заставляли думать, что, допусти я хоть одно недостойное движение, касаясь ее тела, она поразит меня насмерть.

Когда я омывал следы от плети на ее теле, Дебора даже не вздрогнула.

Стефан, мне пришлось самому кормить ее с деревянной ложки. И хотя она прожевывала и глотала каждую порцию, сама ничем не помогала мне и ни к чему на столе не тянулась.

Среди ночи я проснулся, увидев во сне, как обладаю Деборой, и несказанно обрадовался, что этого не случилось наяву. Однако девочка не спала и следила за мной своими кошачьими глазами. Я тоже внимательно поглядел на нее, пытаясь разгадать ее мысли. Из незанавешенного окна лился лунный свет, а сквозь щели рамы в комнату проникал бодрящий холодный воздух. В этом бледном свете я увидел, что лицо девочки утратило прежнее безучастное выражение и теперь казалось злым и сердитым, что меня напугало. Она походила на дикого зверя, наряженного в синее платье с белым крахмальным воротником и дамскую шляпу.

Я попытался заговорить с нею по-английски, мягким, успокаивающим голосом объясняя ей, что со мною ей ничто не грозит, что я отвезу ее в такое место, где никто не станет обвинять ее в колдовстве, а люди, казнившие ее мать, сами нечестивы и жестоки.

Мои слова сильно удивили девочку, но она ни слова не сказала в ответ. Я продолжил рассказ, говоря ей, что слышал о ее матери. Ее мать была целительницей, приносившей облегчение больным. Такие люди существовали всегда, и вплоть до нынешних ужасных времен никто не называл их ведьмами. Но теперь суеверие охватило всю Европу, и если раньше людей убеждали, что человек не способен общаться с бесами, то теперь сама церковь верит в подобные вещи и разыскивает ведьм по всем городам и селениям.

Девочка вновь промолчала, но мне показалось, что лицо ее сделалось менее устрашающим, словно мои слова растопили копившийся внутри ребенка гнев. И вновь я прочел в ее взгляде недоумение и удивление.