Витторио-вампир - Райс Энн
Встреча как раз подходила к концу, и, когда отец притянул меня к себе и обнял, в его глазах сверкало пламя неистового гнева.
– Нет, ты понимаешь, что они со мной сотворили? Они сами взяли ту самую дань, которую требовали от меня. Они отняли их у меня! Я отказался подчиниться, и они сами забрали то, что хотели!
– Но какая дань? Ты имеешь в виду детей? Глаза отца налились кровью. Он потер заросший за ночь подбородок и с такой силой стукнул кулаком по столу, что все предметы с него разлетелись по комнате.
– Что они о себе возомнили, чтобы врываться ко мне ночью и требовать, чтобы я передал им все права на этих никому не нужных, несчастных детей?
– Отец, я не понимаю, в чем дело. Прошу, объясни же мне наконец!
– Витторио, завтра с первыми же лучами солнца ты должен отправиться во Флоренцию с письмами, которые я подготовлю сегодня. Для этой борьбы мне понадобятся не только сельские священники. А теперь иди и готовься к путешествию.
Внезапно он посмотрел вверх и словно прислушался к чему-то, затем огляделся вокруг. Я видел, как за окнами меркнет свет, а сами мы постепенно превращаемся в не более чем туманные силуэты. Я поднял сброшенный отцом на пол канделябр.
Вынимая из канделябра одну из свечей и зажигая ее от факела у дверей, я не переставал наблюдать за отцом со стороны, равно как и пока нес свечу обратно, а затем зажигал от нее все остальные потухшие свечи.
Какое-то время он прислушивался, молчаливый и встревоженный, а затем, не издав ни малейшего звука, поднялся с места и оперся кулаками о стол. Похоже, он даже не обратил внимания на горевшие свечи, ярко озарявшие его потрясенное, измученное лицо.
– Что ты слышишь, мой господин? – спросил я, бессознательно употребив формальное обращение.
– Страшные бедствия… – прошептал он. – Пагубные невзгоды, которые лишь Бог смог вынести из-за наших грехов. Тебе следует хорошо вооружиться. Приведи в церковь свою мать, брата и сестру. И поспеши. Солдатам приказания уже отданы.
– Может быть, следует принести немного еды, хотя бы пива и хлеба? – спросил я.
Он кивнул, хотя вряд ли это его беспокоило.
Меньше чем через час мы собрались в церкви, вся семья полностью, включая пятерых дядьев и четырех теток, а еще с нами были теперь две няньки и Фра Диамонте.
Вперед, как для мессы, вынесли маленький алтарь с тончайшей, украшенной вышивкой напрестольной пеленой и массивными золотыми канделябрами с зажженными свечами. Распятие Господа нашего Христа засияло на свету – древний, выцветший и истончившийся со временем резной образ, который висел на стене со времен святого Франциска, после того как, по преданию, два столетия тому назад великий святой останавливался в нашем замке.
То был обнаженный Христос, каким его часто изображали в старину, и фигура истерзанного мученика не имела ничего общего с крепкой, исполненной чувственности плотью, какую изображают на современных распятиях. Наша реликвия поразительно не соответствовала веренице выстроенных как на парад святых в сверкающем алом и золотом убранстве – творениям приглашенных отцом флорентийских живописцев.
Мы сели на простые, некрашеные, внесенные для нас скамьи. Никто не проронил ни слова, ибо в то утро Фра Диамонте отслужил мессу и поместил в дарохранительницу Тело и Кровь Господа нашего. Отныне нашу церковь можно было, как и прежде, с полным правом называть Домом Господним.
Мы успели-таки вкусить хлеба и выпить по глотку пива возле передних дверей, но все происходило в полном молчании.
Только отец время от времени выходил из храма, бесстрашно пересекал ярко освещенный внутренний двор и созывал своих солдат из башен и со стен, а иногда даже сам взбирался на стены, дабы собственными глазами убедиться, что все находится под надежной защитой.
Мои дядья пришли в полном боевом облачении, тетки пылко молились, перебирая четки, Фра Диамонте пребывал в замешательстве, а мать ни на шаг не отходила от перепуганных младших детей, хотя сама была бледна как смерть и мучилась дурнотой – возможно, причиной тому было дитя в ее чреве.
Казалось, ночь пройдет без неприятностей.
Примерно за два часа до рассвета меня вывел из легкой дремоты ужасный крик.
Отец сразу вскочил на ноги, остальные мужчины тут же выхватили мечи и крепко сжали рукоятки узловатыми пальцами.
Крики в ночи звучали все громче, они доносились отовсюду, со стороны сторожевых постов раздавались сигналы тревоги, на всех башнях беспорядочно трезвонили старые колокола.
Отец схватил меня за руку.
– Идем же, Витторио, – сказал он и сразу же поднял кольцо, откинул крышку люка и всунул мне в руку большой канделябр, стоявший на алтаре.
– Быстро! Забери с собой вниз мать, теток, сестру и брата и не вздумай выходить оттуда, что бы ты ни услышал! Ты понял? Ни в коем случае не выходите оттуда! Закрой за собой люк и оставайся там! Делай все так, как я тебе сказал!
Я сразу же повиновался, подхватил Маттео и Бартолу и заставил их спуститься по каменным ступеням.
Мои дядья ринулись к дверям, ведущим во внутренний двор, на ходу выкрикивая боевые кличи своей молодости, тетушки не могли сдвинуться с места и в полубессознательном состоянии цеплялись за алтарь, а моя мать всем телом прильнула к мужу.
Отец уже с трудом сдерживался, готовый вот-вот взорваться от ярости. Я потянулся было за самой старой тетушкой, но она замертво упала перед алтарем… И тогда отец снова ринулся ко мне, силой втолкнул меня в тайник и захлопнул крышку люка.
Мне оставалось только запереть замок, как показывал отец, повернуться и в мерцании свечей встретиться взглядом с испуганными Бартолой и Маттео.
– Спускайтесь вниз до самого конца, – крикнул я, – до упора!
Они едва не падали, с трудом преодолевая узкие крутые ступени и с жалобным видом оборачиваясь ко мне.
– Что происходит, Витторио, почему они хотят причинить нам вред? – спросила ничего не понимающая Бартола.
– Я хочу сразиться с ними, – заявил Маттео. – Витторио, отдай мне свой кинжал. У тебя есть еще меч. Это несправедливо.
– Ш-ш-ш-ш… успокойся, делай все так, как велел отец. Ты думаешь, я доволен, что не могу быть там с остальными? Веди себя хорошо!
Я с трудом проглатывал слезы. Там, наверху, осталась моя мать! И мои тетушки!
Воздух в подземелье был сырым и промозглым, но меня это даже радовало, ибо я был весь в поту, а рука затекла под тяжестью громоздкого золотого подсвечника. Наконец мы втроем добрались до дальнего конца убежища и в полном изнеможении рухнули там, тесно прижавшись друг к другу. Прикосновение к холодному камню стены подействовало на меня успокаивающе.
Какое-то время мы сидели молча, не в силах вымолвить хоть слово, и в царившей вокруг тишине я отчетливо слышал доносящиеся сверху вопли отчаяния и страха, панические возгласы, топот бегущих ног и даже ржание испуганных лошадей. Похоже было на то, что лошади прорвались в церковь над нашими головами… Что ж, и такое вполне возможно…
Вскочив на ноги, я бросился к двум запертым дверям тайника – к тем, которые вели не то к склепам, не то к чему-то еще в этом роде, – впрочем, тогда я об этом не задумывался. Я отодвинул засов на одной из дверей, но не увидел за ней ничего, кроме низкого и узкого коридора. С моим ростом и широкими плечами я не смог бы по нему пройти.
Обернувшись к младшим, я увидел, что они, устремив глаза к потолку, буквально застыли от ужаса. Сквозь мощные перекрытия сверху по-прежнему доносились душераздирающие крики.
– Дымом пахнет, – внезапно прошептала Бартола, и лицо ее залил новый поток слез. – Ты чувствуешь этот запах, Витторио? Я не ошибаюсь!
Я и сам явственно ощущал запах гари, но постарался придать своему голосу как можно больше уверенности:
– Сейчас вы оба осените себя крестным знамением и будете молиться – понятно? И доверьтесь мне. Мы выберемся отсюда.
Яростный гул сражения все не стихал, крики не смолкали, но внезапно, совершенно неожиданно, наступила тишина – и она показалась нам не менее жуткой, чем шум битвы.
