Кэрри - Кинг Стивен

Вопрос застал Сью врасплох, и она лишь спросила слабым голосом:

– А ты извинился?

– А? Боже, нет, конечно. Но тут другое дело, Сюзи.

– Ты так считаешь?

– Во-первых, мы уже не в седьмом классе. И у меня все-таки были какие-то причины, пусть даже это паршивое оправдание. Но что тебе сделала эта несчастная дура?

Сью не ответила, потому что сказать было нечего. За всю свою жизнь она обменялась с Кэрри, дай бог, сотней слов, и десятка три из них произнесла сегодня. После начальной школы физкультурные занятия были единственным местом, где они встречались: Кэрри шла по курсу делопроизводства, а Сью, разумеется, готовилась к колледжу.

Ни с того ни с сего она вдруг почувствовала к себе отвращение. Это было невыносимо, и Сью накинулась на Томми:

– С каких это пор ты стал такой правильный? С тех пор как начал меня трахать?

Улыбка на его лице медленно растаяла, и Сью тут же пожалела о своих словах.

– Видимо, мне следовало промолчать, – сказал Томми и принялся натягивать брюки.

– Извини, это мне не следовало ничего говорить. – Она погладила его по руке. – Мне просто стыдно, понимаешь?

– Понимаю. Но лучше бы я оставил свои советы при себе. У меня это не очень здорово получается.

– Томми, тебе никогда не бывает противна эта… эта твоя популярность?

– Мне? – Вопрос явно удивил его. – Ты имеешь в виду, что я в футбол играю, и президент класса, и все такое?

– Да.

– Нет. Это просто не бог весть как для меня важно. Школа вообще не самое важное в жизни. Пока ты учишься, кажется, что да, это здорово, но потом никто даже не вспоминает о таких вещах, разве что когда соберутся вместе и нальются пивом. Во всяком случае, я вижу, как это у моего старшего брата и его приятелей.

Сью не стало легче. Наоборот, ее страх даже усилился. Вот она, маленькая Сью из Ювинской школы, главный цветок из всего цветника. Платье для выпускного бала навечно повешено в шкафу в полиэтиленовом чехле…

Ночь сгущала тьму за чуть запотевшими окнами машины.

– Наверное, все кончится тем, что я стану работать у отца в авторемонтной мастерской, – сказал Томми. – По вечерам в пятницу и в субботу буду наливаться пивом в «Дяде Билли» или в «Кавальере» и вспоминать, как я перехватил передачу от Сандерса и мы победили Дорчестер. Женюсь на какой-нибудь зануде, буду вечно голосовать за демократов, и всю жизнь у меня будет прошлогодняя модель…

– Не надо, – остановила его Сью, почувствовав вдруг во рту привкус темного сладковатого ужаса, и потянула Томми к себе. – Люби меня. Я сама не знаю, что со мной сегодня. Люби меня. Люби меня.

Что он и сделал, и на этот раз все вышло по-другому. На этот раз казалось, что ничего им не мешает, не было бестолковой возни, и ровный восхитительный ритм уносил их все выше и выше. Томми дважды, тяжело дыша, останавливался, чтобы сдержаться, затем продолжал

(до меня у него никого не было и он признался в этом хотя я бы поверила если бы он солгал) и продолжал в полную силу; ее дыхание стало неровным, судорожным, затем она начала вскрикивать, крепко обнимая его за спину и не в силах остановиться; накатил жар, и все дурные предчувствия исчезли; каждая ее клеточка словно достигла своего оргазма, и все тело заполнил яркий солнечный свет, в мозгу зазвучала музыка и замельтешили разноцветные бабочки…

Позже, по дороге домой, он спросил, не согласится ли она пойти с ним на выпускной бал. Сью сказала, что пойдет. Потом он спросил, решила ли она, как поступить с Кэрри. Нет, не решила. Томми сказал, что это не важно, но Сью так не думала. Ей вдруг начало казаться, что это предельно важно.

Из статьи «Телекинез: анализ событий и последствия» («Научный ежегодник», 1982), Дин К. Л. Макгаффин:

Разумеется, даже сейчас есть ученые – и, к сожалению, сотрудники Дьюкского университета тут в первых рядах, – которые отрицают невероятные заключения, вытекающие из истории Кэрри Уайт. Подобно приверженцам теории «плоской Земли», розенкрейцерам или последователям Корли в Аризоне, которые убеждены, что атомная бомба просто не может сработать, эти несчастные смотрят в лицо фактам, уткнув голову в песок – и я прошу прощения за столь необычную метафору.

Конечно же, можно понять оцепенение, охватившее научные круги, гневные голоса, рассерженные письма и споры на научных конференциях. Научное сообщество даже саму идею телекинеза проглотило с трудом – еще бы, тут вам и спириты, и медиумы, и столоверчение, и парящие над головой диадемы – все словно из фильмов ужасов. Но понимание не извиняет безответственности в науке.

Исход дела Кэрри Уайт вызывает к жизни сложные и пугающие вопросы. Наши представления о том, как должен вести себя реальный мир, словно встряхнуло землетрясением. И можно ли судить, скажем, такого прославленного физика, как Джеральд Люпоне, который, даже ознакомившись с массой убедительных доказательств, представленных комиссией по делу Кэриетты Уайт, по-прежнему считает все происшедшее мистификацией? Ибо если Кэрри Уайт истина, то что сказать о Ньютоне?..

Кэрри и мама слушали в гостиной, как Теннесси Эрни Форд поет «Пусть горит нижний свет». Пластинка крутилась на старом фонографе, который мама называла «виктролой» (или в особенно хорошем настроении – «викки»). Кэрри сидела за швейной машинкой и, нажимая ногами педаль, пришивала рукава к новому платью. Мама, устроившись под гипсовым распятием, вязала салфетки и постукивала в такт музыке ногой – звучала одна из ее любимых песен. Мистер П. П. Блисс, написавший и этот гимн, и еще великое множество других, служил для нее одним из блестящих примеров трудов Божьих на земле. Раньше он был моряком и грешником (что в ее лексиконе означало одно и то же), богохульником и насмешником над величием Всемогущего. Но как-то раз на море разыгрался шторм. Когда лодка уже вот-вот должна была перевернуться и затонуть, мистер Блисс узрел видение ада, разверзшегося под морским дном, чтобы поглотить его в одно мгновение, и, опустившись, на грешные колени, принялся молиться Господу. Мистер Блисс пообещал, что, если Бог спасет его, он посвятит ему всю свою оставшуюся жизнь, и шторм, разумеется, тут же прекратился.

Во всех гимнах мистера П. П. Блисса отчетливо проступала морская тема.

На этот раз Кэрри шила очень красивое платье – цвета темного вина (красное мама не разрешила) и с пышными буфами на рукавах. Она старалась не отвлекаться от дела, но сами собой вспоминались разные другие вещи.

Свет под потолком горел сильный, резкий, желтый, на маленьком пыльном плюшевом диванчике никого не было (к Кэрри никогда не заходили мальчики, даже просто «посидеть»), а на дальней стене отпечаталась двойная тень: распятый Христос, а под ним – мама.

Ей позвонили в прачечную из школы, и она вернулась домой в полдень. Кэрри еще в окно увидела, как она приближается, и внутри у нее все задрожало.

Мама была очень крупной женщиной, и она всегда носила шляпу. Последнее время у нее стали опухать ноги, и иногда казалось, что ступни вываливаются через края туфель. На улице она носила тонкое черное пальто с черным меховым воротником. Голубые глаза выглядели за стеклами двухфокусных очков без оправы просто огромными. Она всегда брала с собой черную сумку, где лежали обычно кошелек для мелочи, бумажник (оба черные), большая Библия (тоже в черном переплете) с ее именем, отштампованным на обложке золотом, и пачка религиозных буклетов, стянутых резинкой. Буклеты были, как правило, в оранжевых обложках и с очень плохой печатью.

Кэрри смутно понимала, что мама и папа Ральф состояли когда-то в баптистах, но оставили церковь, когда убедились, что баптисты служат Антихристу. С тех пор все богослужения проходили дома. Мама занималась этим по вторникам, пятницам и воскресеньям, которые она называла «святыми днями».