Черные зубы - Кассандра Хоу
Эта мысль проникла в мое сознание струей ледяной воды.
Куклы — на полках их собрались десятки — в молчании ждали, когда вернется куда-то отлучившаяся Талия, сложив руки на коленях, не смея вздохнуть. Было поздно, мы устали до того, что потеряли счет времени. Талия заставила нас обойти все комнаты, прежде чем мы обнаружили эту. Эту, потому что в прочих шести не было должной атмосферы. Сначала происходящее казалось мне глупостью. Но по мере того как мы рассказывали истории об утопленниках и голодных духах, затея начала обретать смысл. Здесь и впрямь было некое волшебство, пусть даже нами самими придуманное.
Мы гасили свечку после каждой истории, пока не истребили все мерцающие огоньки, кроме одного — последнего выжившего. Его трепетание было видно сквозь сёдзи. На стенах пенились волны бурного океана. Сквозь сияющие воды, изображенные краской такой блестящей, словно в нее подмешали сапфирную крошку, на нас равнодушно взирало изображение спрута.
— Я расскажу. — Я перевернула мобильник экраном вниз, проглотила остатки почти безвкусного пива — оно отправилось вдогонку за сливовым вином Лина. Зубы по ощущению были словно из сахара и покрылись таким слоем налета, что я не могла не водить по ним языком — снова и снова. Как лошадь. Как собака, сунувшая морду в пакет с тянучками. Туда-сюда. Туда-сюда. — У меня есть история.
Фаиз отозвался первым. Иногда он все же вспоминал, как должен вести себя лучший друг.
— Не надо. У тебя был бурный вечер. Просто сиди и расслабляйся…
Мой взгляд поплыл — в одну сторону, затем в другую. Я перепила. Ну и плевать. Я неуверенно поднялась на ноги, придерживаясь за этажерку.
— Не-не. Я в норме. У меня есть история. После нее ваши паршивые байки будут нервно курить за углом.
— Ну, не знаю. У Фаиза была шикарная история про дядю его бывшей. Даже вспоминать страшно, — сказал Лин.
— Тс… — Я прижала палец к его губам.
Тени разрисовали углы комнаты узорами, удлинили их, искривили до кошмарной неузнаваемости. Я почувствовала в глубине горла горечь желчи и сглотнула, борясь с приближающейся дурнотой. Меня мутило. Мутило ото всего.
Мир качнулся.
— Сядь.
— А потом ты велишь мне палочку принести?
— Господи! — Фаиз встал, взял бутылку воды и ткнул в мою сторону горлышком: — Кошка, ты пьяная. Сядь пока…
— Пока дурой себя не выставила?
— Он не это имел в виду.
Между зашкваром Фаиза и явлением Талии не было никакой паузы, причина и следствие слились в едином восхитительном движении. Эти двое меня взбесили. Такого никоим образом не должно было случиться.
— Да я Фаиза знаю… — Я придушила в себе окончание фразы и снова села, чувствуя, как едкий ком набухает в том самом месте, где ребра расходятся от грудины, как двери храма или птичья дужка. Да я Фаиза знаю с тех времен, когда он к тебе еще и в мокрых фантазиях не являлся. Сжав губы двумя пальцами, я подавила подступающую рвоту. — Просто дайте мне рассказать.
Филлип выдохнул:
— Господи боже!
— Хорошо, — сказала Талия.
Фаиз еще немного постоял с таким видом, будто чего-то не договорил. Но потом сдался, присел рядом с Талией, стукнув коленями о пол, и погладил ее по волосам. Однако в вопросе профилактики обезвоживания он остался непреклонен — тыкал бутылкой в мою сторону, пока я не подхватила ее и не отхлебнула.
Вода пролилась в горло, точно свет.
— О’кей, о’кей. Давайте я начну. В некотором царстве…
Знаете, как поэты иногда говорят: такое чувство, будто весь мир тебе внимает?
У меня было так же.
Только вместо аудитории, полной профессоров в накрахмаленных воротничках, с академическими талмудами, где каждая глава отмечена особым цветом в зависимости от значимости, был дом. Особняк вдохнул. Я словно была в церкви. Здание словно приглушило стук своего сердца, чтобы лучше меня слышать, деревянные стены плотнее сжимались, скручивались вокруг комнаты, как будто она была утробой, а я — новой жизнью. С потолка, словно от вздохов особняка, падала пыль, свисали тонкими серебристыми пуповинами нити паутины.
Казалось, дом говорит со мной через мотыльков и мокриц, через трещины в фундаменте, через крошечных черных муравьев, вгрызающихся в объедки нашей трапезы так, словно мы оставили после себя трупы, а не блестящие комки пищевых оберток. Воздух пах сырым мясом, жиром и жженым протеином.
Я изо всех своих гребаных сил надеялась, что она сейчас слушает.
Отчасти потому, что я устала быть нелюбимой, быть объектом жалости, вроде олененка, испускающего последний жалкий вздох в канаве. Отчасти потому, что я хотела, чтобы все это оказалось правдой.
Я хотела чуточку волшебства.
Пусть даже голодного волшебства.
Пусть даже волшебства, заключенного в доме, полном гниющих костей, в доме, сердцем которого служит призрак мертвой девушки. Я отдала бы ему все, что он попросит, в обмен на самую малость. На каплю искреннего внимания, каплю любви.
Пусть даже от трупа с черными зубами.
Что угодно, лишь бы снова ощутить себя живой.
Суэномацуяма нами мо коэнаму…
«Как я устала от этого, — подумала я. — Приди согрей меня, и я дам тебе то, чего хотим мы обе».
— В некотором царстве, — повторила я. — В некотором царстве посреди леса стоял дом, и стоял он тихо, пока в него не ворвалась компания друзей двадцати с небольшим лет в поисках привидений…
Филлип и Фаиз дали друг другу «пять».
— Они съели свой ужин. Выпили пиво. Они затеяли игру, чтобы пробудить мертвых ото сна. Но в этом не было нужды. Дом уже знал, что они здесь.
Я откинулась назад, опираясь на ладони, и посмотрела на ту муху, что выползла из трещины в черепе фарфорового мальчика, деловито подлетела к другой кукле и юркнула меж ее черных губ. Мне показалось, что я слышу, как мушиные лапки скребут по глазури.
Лин догадался первым:
— Ты что-то видела?
— Девушку, — прошептала я. Это, должно быть, прозвучало шуткой, глупостью. Но сквозь щели в сёдзи дохнул ветер, как будто особняк — я не сомневалась в этом — засмеялся голосом, исполненным термитов. — Бледную маленькую невесту с чернильной улыбкой.
И тут, как по команде, весь свет погас.
— Черт!
Загорелись экраны
