Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Стефан Грабинский

Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Из книги «Безумный странник»

СЕРАЯ КОМНАТА

Новое жилье не принесло мне облегчения. Поначалу я воспрянул духом, ведь обстоятельства теперь изменились, и здесь, в новой квартире, я вздохну свободно; а нечто неведомое, отравившее жизнь там, — на новом месте бессильно. Однако через несколько дней в только что нанятой комнате я, увы, убедился — новое убежище еще хуже, а беспокойные симптомы лишь обострились, тревожили и угнетали сильнее, чем прежде. Неделя проведенная в новой квартире, вполне убедила меня: ловушка оказалась стократ изощреннее, и тревога, спугнувшая меня с обжитого места, преследует здесь гораздо упорнее, чем раньше.

Обдумав малоприятную ситуацию, я попытался обнаружить источник тяжкого состояния в себе самом. Возможно, вовсе не жилье влияет на меня? Возможно, тревожное настроение, не отдавая себе отчета в его имманентности, я приписываю воздействию окружения и столь хитроумным способом стараюсь не замечать собственной немощи?

Однако такое объяснение явно не выдерживало критики — в этот период я наслаждался редким душевным спокойствием и превосходным здоровьем. Вскорости другая гипотеза, неожиданно переросшая в уверенность, полностью подтвердилась.

Дело в том, что я навел справки насчет жильца, занимавшего комнату до меня, предчувствуя сюрприз. Каково же было мое изумление, когда мне назвали фамилию Ланьцуты! Ведь этот человек жил до меня и в предыдущей квартире! По странному совпадению мне дважды пришлось наследовать его жилье! А ведь мы даже не были знакомы: я понятия не имел, кто он такой, и никогда его не видел.

Подробностей узнать не удалось, сообщили только, что звали его Казимеж Ланьцута, прожил он здесь несколько месяцев. На вопрос о том, когда же и куда Ланьцута переехал, привратник пробормотал что-то невнятное, явно не желая пускаться в объяснения. А по выражению лица я догадался, что привратник мог бы кое-что порассказать о моем предшественнике, но предпочел молчать — по своему почину или по приказу домохозяина; верно, имел на то свои резоны или вообще не любил болтать.

Лишь значительно позже мне довелось-таки уразуметь его тактику: отпугивать клиентов не следовало в интересах домовладельца. К тому времени я уже поселился в новой комнате и кое-что испытал на себе — тогда многое выяснилось о личности предшественника и о его сознательно утаенной от меня судьбе.

Прежде всего, сходство в настроении обеих квартир, по-видимому весьма отвечавшее характеру Ланьцуты, заставляло о многом задуматься.

Со временем я заключил: оба жилища, если можно так выразиться, впитали в себя душу этого человека.

Мне и в голову не пришло усомниться, что нечто подобное вполне возможно: я в самом деле уверен, что выражение «оставил в таком-то месте частицу своей души» следует понимать не только в переносном смысле. Наше постоянное событие, с определенным местом, долгое пребывание в определенной среде, органический ли это и безлюдный мир, или мир, «населенный» лишь так называемыми предметами мертвыми, через некоторое время неизбежно вызывает взаимное притяжение и взаимное воздействие. Кристаллизуется нечто вроде неуловимого симбиоза, последствия его нередко сохраняются долгое время и после разрыва непосредственного контакта. Некая психическая энергия живет после нас в привычных местах и вещах. Флюиды таких взаимовлияний, тончайшие воспоминания о былом еще долго, годами, а может, и веками, таятся в подобных местах, неприметные глазу равнодушных и, тем не менее настолько явственные, что время от времени, бесспорно, дают о себе знать.

Люди всегда благоговеют перед старинными замками, заброшенными, покинутыми домами, забытыми памятниками прошлого. Ничто не исчезает и нечто не минует бесследно; в опустелых стенах, безлюдных, пустынных галереях неизменно отзывается эхо ушедших лет…

А мне прежде всего следовало обратить внимание на один весьма существенный факт: привратник утверждал, Ланьцута-де прожил здесь несколько месяцев и куда-то выехал. Следовательно, его влияние на интерьер должно бы проявляться гораздо слабее, чем в прежней квартире. Однако присутствие Ланьцуты здесь обозначилось намного сильнее, чем в той комнате, где он провел два с лишним года. По-видимому, влияние его индивидуальности здесь значительно усилилось и наложило более выразительный отпечаток.

Напрашивался вопрос, чем объяснить такой резкий всплеск воздействия на окружение.

Принимая во внимание общее настроение моего теперешнего обиталища, причина коренилась отнюдь не в усилении жизненной активности предшественника. Напротив. У него преобладало постоянное внутреннее беспокойство, сильное душевное расстройство, оно-то и напитало атмосферу комнаты. Скорее всего, Ланьцута был тогда очень болен.

Ибо в комнате возобладала тихая, безнадежно скорбная меланхолия. Меланхолией веяло от пепельно-серой обивки стен, от стального оттенка плюшевых кресел, от картин в серебряных рамах. Меланхолия насыщала самый воздух, рассеянная мириадами неуловимых атомов, она почти физически тонким флером обволакивала интерьер. Грустная, серая комната…

Даже цветы в горшочках у окна и высокие растения на полу около этажерки под влиянием этого настроения безропотно клонились долу, стебли и бутоны грустно поникли в бессильной задумчивости.

Даже голос, а комната была большая и не загроможденная, испуганно замирал где-то в нишах, словно незваный гость, смущенный собственной дерзостью. Шаги угасали без эха — я беззвучно скользил по комнате, будто тень.

Невольно тянуло укрыться где-нибудь в углу в удобном плюшевом кресле и, закурив папиросу, сидеть в задумчивости, созерцая облачка дыма: вот они свиваются спиралью, вьются кольцами, полосами стелются по потолку… Палисандровое фортепьяно наводило на мысль о мелодиях — мягких, тихих, грустных, как осенние рыдания…

Серый, болезненный фон после первой недели жизни в новой комнате и сны мои расцветил странными узорами, которые все повторялись и повторялись.

Сон всегда тот же: лишь изредка возникали малозначительные новые штрихи; во сне я постоянно видел лишь разные варианты одной и той же истории.

Монотонное действие неизменно происходило в моем жилье. Во сне возникала все та же моя серая комната с дремлющей по углам мебелью, с меланхолической скукой задумчивых зеркал, — интерьер так и не менялся всю ночь. У окна, опершись на локоть, сидел мужчина с бледным удлиненным лицом и тоскливо смотрел на улицу, часто целыми часами. Иногда он вставал, ходил по комнате, упорно глядя в пол, сосредоточенный на одной неподвижной мысли. Изредка останавливался, задумчиво потирал лоб, поднимал наконец глаза — ясные, большие, подернутые тихой меланхолией. Пройдясь по комнате, он опять садился, теперь уже за письменный стол у левой стены, и снова долго сидел не двигаясь, спрятав лицо в ладонях. Порой что-то писал мелким, нервным почерком. Закончив, нетерпеливо отбрасывал перо, вставал, стройный и высокий, и снова начинал ходить. Бессознательно ему словно хотелось расширить пространство комнаты, он ходил по кругу, и мебель, расставленная по стенам, не мешала его прогулке. Его круг неожиданно ломался лишь в одном месте — неподалеку от правого угла возле двери, где стоял шкаф; здесь кривая его хождений из выпуклой становилась вогнутой: он очевидно избегал угла.