Фотина Морозова - Беспокойные духи замка Жош-Лещницких

Фотина Морозова

Беспокойные духи замка Жош-Лещницких

— Как договорились. Сегодня, ровно в семь часов. Нет, торжество будет тихое, домашнее… Ну, всего доброго. Жду.

Короткие гудки в трубке отпускают моё внимание на свободу, и оно устремляется прочь из комнаты. За окном первого этажа колышут кронами два тополя, колоннами ограждая вид простора полей, по которому ветер гонит длинные серебристые волны. С противоположной стороны (не вижу, но знаю) — пространство двух-, трёх-, редко больше-этажных домов, белых занавесок, голосистых, но трусливых собак, магазинчиков, продавцы которых несут излюбленные тобой продукты раньше, чем ты откроешь рот… Что ещё? Здание местного самоуправления с поникшим и полинялым государственным флагом — 1 штука, церковь — 1 штука, кинотеатр «Прогресс» — 1 экземпляр. Типичный маленький городок, мне довелось как-то раз пожить в одном таком на Среднем Западе… Только это не Средний Запад.

Я положил трубку на рычаг малинового телефона, бегло отметив, что в Америке дисковые телефоны уступили место кнопочным так внезапно и повсеместно, будто их, как динозавров, сразила комета из космоса. Диск малинового телефона с отверстиями для пальцев напоминал детство, что-то изначальное, первичное… Всё правильно: родина всегда первична и изначальна. Что из того, что я никогда не видел родины в детстве? Дед передал мне её луга и леса в упаковке польской речи, дед воспитал во мне уважение к славному прошлому Жош-Лещницких. Он начинил мою память среднедостоверными историями о том, как Жош-Лещницкие спасали королей и меняли лицо Европы, и совершенно недостоверными польскими сказками. Сказки мне нравились больше, особенно страшные: в них есть что-то правдоподобное, не так ли? Ведь жизнь редко балует нас благополучными финалами… И когда я, перепуганный польскими выходцами из могил, которые тянули к герою когтистые лапы, чтобы утащить его в ад полыхающий, начинал реветь, моя мать принималась ругать деда за то, что он пичкает ребёнка чёрт знает какими глупостями, которые не пригодятся в жизни. Жизнь и Америка были для этой честной женщины синонимами. Хотя в ней текла шотландская кровь, ей и в голову не приходило почитать мне «Макбета». Что вы! Никогда.

Дед верил, что времена изменятся, полякам снова понадобится аристократия, и мы вернёмся. Ему не удалось. Вернулся я. Зато, благодаря деду, вернулся не иностранцем. По крайней мере, пускай с акцентом, могу пригласить представителей местной верхушки на праздничный ужин по случаю окончания ремонтных работ.

Фамильный замок Вильча, по имени которого был назван прилегающий город, свидетельствовал о древности рода Жош-Лещницких тем, что строился и достраивался он по частям. Справа воздымалась к небу островерхая круглая сторожевая башня, слева её едва ли уравновешивала длинная унылая постройка, похожая на крестьянский сарай. Основной ансамбль, с колоннами и крылатыми гениями на фронтонах, с парадной лестницей, обнесённый чем-то вроде веранды, относился к XVIII веку. Сорокалетнее функционирование в качестве автобазы добавило нашему родовому гнезду архитектурного безумия. Сарай и башню я трогать не стал, пустив средства на восстановление жилых качеств того, что когда-то называл домом мой дед.

В результате, об автобазе напоминал теперь только малиновый телефон, который я сохранил на первом этаже. Из сентиментальности. Вопреки тому, что редко бываю сентиментален. Я не привязываюсь к вещам. Единственное, что я взял с собой из Америки — документы, гигиенические принадлежности на каждый день, несколько полезных книг, с которыми не расстаюсь никогда, и кредитные карточки. Что же касается привязанности к людям, убеждён, что на новом месте нужно заводить и укреплять новые связи. Укрепление связей — то, что я собираюсь сделать сегодня вечером. Это будет почти семейный ужин в тесном кругу, на который соберётся цвет города Вильчи. Люди необходимые, их стоит отблагодарить за оказанные услуги: директор музея, покопавшись в архивах, помог мне оформить документы на возвращение утраченной собственности, мэр поспособствовал с ремонтными работами; остальные, кого они пожелают привести с собой… тоже пригодятся.

Наряду с полезными связями успела уже образоваться одна бесполезная, хотя я ничуть не напрашивался на неё. Неделю назад, проверяя фундамент, рабочие проломили стену и обнаружили плесневевшие там в куче фамильные портреты. Снаружи стену загораживали перевязанные гнилыми верёвочками плакаты о борьбе с колорадским жуком — вредителем сельского хозяйства. Красные силуэты борцов за сельское хозяйство были схематическими, а вот изображение жука потрясало дотошным реализмом, но это неважно… Так вот, именно в то время, когда новое знакомство приближалось ко мне, я вытащил портреты из подвала и подвергал их критическому осмотру, разложив на солнце посреди двора. Каюсь, всегда считал, что в смысле внешности мне подгадили плебейские шотландские материнские гены, но, обозрев семейную галерею, удостоверился, что аристократические предки, в которых я на самом деле пошёл, аристократами не выглядели. Редкие белесоватые волосёнки, которые можно было величать белокурыми разве что из лести, срезанные подбородки, рубленые квадратные лбы, курносые носы, с вызовом уставляющиеся ноздрями на зрителя и, самое досадное, склонность к полноте. Смесь бревна со свиньёй! Я дал себе слово бросить привычку наедаться на ночь. И как это вильчанские крестьяне веками терпели, чтобы ими правили люди со столь явными признаками вырождения?

— Жош-Лещницкие совершили неоценимый труд для процветания нашего края.

Глас с небеси. Как раз в ту минуту, когда я из приверженца старинных устоев готов был сделаться революционером. Я обернулся. Поистине «с небеси»: заявление исходило от ксёндза. Я заподозрил, что коммунистический режим отучил всех поляков, в том числе и священнослужителей, уважительному отношению к чужой собственности, но, оглядевшись, узрел, что ксёндз не нарушил права частного владения. Проволочную ограду вокруг автобазы снесли, полуразрушенные кирпичные опоры уподобились неровностям почвы — входи, кому охота! Вот и вошёл ксёндз. Я посещал католический храм только до десяти лет, однако и в свои тридцать четыре без труда узнаю католического священника. Местный экземпляр был в подобающей сану чёрной сутане. Субтилен и невысок. Что-то впечатлительное и тихо-восторженное отдавалось и в его выпукло посаженных, размытого славянского цвета, глазах, и в изящных ручках. Позволительно ли для приветствия пожать руку ксёндзу? В конце концов, из католицизма я вырос давным-давно, поэтому без колебаний протянул свою широкую белую пятерню: