Уильям Харви - Пятипалая тварь

Уильям Харви

Пятипалая тварь

Однажды, когда я был еще маленьким мальчиком, отец взял меня с собой к Адриану Борлсоверу. Пока отец уговаривал его сделать пожертвования, я играл на полу с черным спаниелем.

— Мистер Борлсовер, вы можете пожать руку моему сыну? Когда он станет взрослым, ему будет что вспомнить и чем гордиться.

Я подошел к постели, где лежал старик, и, потрясенный неброской красотой его лица, вложил свою руку в его ладонь. Он ласково поговорил со мной и наказал никогда не огорчать отца. Потом он положил правую руку мне на голову и попросил Господа благословить меня.

— Аминь! — заключил отец, и мы с ним покинули комнату.

Мне почему-то захотелось плакать, зато отец был в отличном расположении духа.

— Джим, — сказал он, — этот старый джентльмен — самый удивительный человек в нашем городке. Вот уже десять лет как он ослеп.

— Но у него же есть глаза, — запротестовал я. — Черные и лучистые. И совсем не закрытые, как у Нориных кукол. Почему же он не видит?

Тогда я впервые узнал, что можно иметь темные, красивые, сияющие глаза — и все-таки ничего не видеть.

— Это как у миссис Томлинсон, — догадался я. — У нее большие уши, но она никого не слышит, кроме мистера Томлинсона, да и то, если он кричит.

— Джим, — одернул меня отец, — нехорошо так говорить о женских ушах. Помнишь, что тебе сказал мистер Борлсовер? Чтобы ты никогда меня не огорчал и был хорошим мальчиком.

Это была моя единственная встреча с Адрианом Борлсовером. Вскоре я забыл и о нем, и о том, как он возложил мне на голову руку. Однако тогда я целую неделю молился, что-бы те темные ласковые глаза снова могли видеть.

— У его спаниеля могут быть щенки, — говорил я в своих молитвах, — а он никогда не узнает, как забавно они выглядят со своими крепко закрытыми глазами. Ну, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы старый мистер Борлсовер смог видеть…

Адриан Борлсовер, как говорил мой отец, был удивительным человеком. Он происходил из необычной семьи. Все мужчины в этом роду по каким-то причинам женились на самых простых женщинах, возможно, потому, что ни один из Борлсоверов не был гением, и только один — сумасшедшим. Но все они были непреклонными сторонниками малых дел, щедрыми покровителями странных учений, основателями подозрительных сект, надежными проводниками в окольные болота эрудиции.

Адриан был специалистом по опылению орхидей. Одно время он жил с родными в Борлсовер Коньерс, но наследственная слабость легких заставила его сменить суровый климат на южное солнечное побережье, где я его и увидел. Время от времени он помогал кому-то из местных священников. Мой отец отзывался о нем, как о великолепном ораторе, который умел произносить длинные одухотворенные проповеди на основе текстов, которые большинству людей показались бы не слишком вдохновляющими.

— Отличное доказательство, — добавлял он, — истинности доктрины прямого вербального вдохновения.

Руки у Адриана Борлсовера были поистине золотые. Он писал как настоящий каллиграф, сам иллюстрировал свои научные труды, делал гравюры на дереве и даже собственноручно смастерил заалтарную перегородку, которая сейчас вызывает особый интерес в церкви в Борлсовер Коньерс. Кроме того, он очень ловко вырезал силуэты для молодых леди, а также бумажных свинок и коров для маленьких детей и даже изготовил несколько замысловатых духовых музыкальных инструментов собственной конструкции.

В пятьдесят лет Адриан Борлсовер потерял зрение, но удивительно быстро приспособился к новым условиям жизни. Он легко научился читать книги по системе Брайля, а осязание у него было таким удивительным, что он по-прежнему мог заниматься любимой ботаникой. Для определения цветка ему достаточно было пощупать его своими длинными сильными пальцами, и лишь изредка он прибегал к помощи губ. В отцовских бумагах я нашел несколько его писем. Никто бы не поверил, что таким убористым почерком, оставляя очень узкие пробелы между строчками, способен писать человек, лишенный зрения. К концу жизни чуткость его пальцев стала совершенно поразительной: как рассказывали, взяв ленту, он на ощупь безошибочно определял ее цвет. Мой отец не подтверждал, но и не опровергал эти рассказы.

Адриан Борлсовер остался холостяком. Юстас, единственный сын его старшего брата Джорджа, который женился поздно, обитал в Борлсовер Коньерс, в мрачном поместье, где мог без помех собирать материалы для своего грандиозного труда, посвященного наследственности.

Как и дядя, он был человек незаурядный. Все Борлсоверы, можно сказать, рождались натуралистами, но Юстас отличался особым даром в систематизации своих знаний. Университетское образование он получил в Германии, проработал некоторое время в Вене и Неаполе, а потом четыре года путешествовал по Южной Америке и Востоку, накопив огромный материал для нового подхода к процессам изменчивости.

В Борлсовер Коньерс он жил один, если не считать его секретаря Сондерса, который пользовался в округе довольно сомнительной репутацией, но был неоценим для Юстаса благодаря своим выдающимся знаниям математики в сочетании с деловой хваткой.

Дядя с племянником виделись редко. Визиты Юстаса ограничивались неделей летом или осенью, но эти дни тащились так же медленно, как инвалидная коляска, на которой старик передвигался в солнечные дни вдоль берега моря. Двое мужчин были по-своему привязаны друг к другу, но их близость, несомненно, была бы гораздо крепче, если бы они придерживались одинаковых религиозных воззрений. Адриан хранил верность старомодным евангелическим догматам своей молодости, в то время как его племянник подумывал о переходе в буддизм. Оба они отличались характерной для всех Борлсоверов замкнутостью, а также тем, что их недруги называли ханжеством. Но если Адриан помалкивал о том, что не сумел сделать, то Юстасу, похоже, не хотелось приподнимать занавес над чем-то гораздо большим, чем просто полупустая комната.

За два года до смерти Адриан, сам того не зная, овладел необычным искусством автоматического письма. Юстас открыл это совершенно случайно. Как-то Адриан, сидя в постели, читал книгу, водя по знакам Брайля указательным пальцем, И вдруг его сидевший у окна племянник заметил, что карандаш в правой руке дяди медленно движется по соседней странице. Юстас встал и сел рядом с постелью. Правая рука продолжала двигаться, и он отчетливо увидел, как на странице возникают буквы и целые слова.

«Адриан Борлсовер, — писала рука, — Юстас Борлсовер, Джордж Борлсовер, Фрэнсис Борлсовер, Сигизмунд Борлсовер, Адриан Борлсовер, Юстас Борлсовер, Сэвилль Борлсовер. Б. для Борлсовера. Честность — лучшая политика. Прекрасная Белинда Борлсовер».