Говард Лавкрафт - Пришелец из космоса

Говард Ф. Лавкрафт, Август Дерлет

Пришелец из космоса[1]

Высшее милосердие, явленное нашему миру, заключается в неспособности человеческого разума понять свою собственную природу и сущность. Мы живем на островке счастливого неведения посреди черных вод бесконечности, и самой судьбой нам заказано покидать его и пускаться в дальние плавания…[2]

I

Если справедливо утверждение, что человеку всегда суждено жить с таким чувством, будто он стоит на краю пропасти, то большинству людей в критические моменты жизни свойственно испытывать нечто вроде прозрения — когда таинственные и бездонные глубины, лежащие за пределами маленького людского мира, вдруг становятся близкими и доступными. Это значит, что вы вкусили от источника беспредельного знания, что редко кому удается; но подобное соприкосновение с неведомым не проходит бесследно, наполняя ужасом сердца даже самых отважных. Разве может кто-то из ныне живущих доподлинно знать, как появился человек и каково его место в этом мире, или с достаточной долей уверенности утверждать, что человечеству уготован бесславный конец?

Есть ужасы, которые посещают нас во сне и наполняют мир наших грез, — ужасы, которые на самом деле порождены всего лишь окружающей нас повседневностью. В последнее время меня неотвязно преследуют видения иных миров, и я уже не берусь категорически утверждать, что все это не более чем обычные галлюцинации. Но так было не всегда. Все изменилось в тот самый миг, когда я впервые повстречал Амоса Пайпера.

Меня зовут Натаниэль Кори. Более пятидесяти лет своей жизни я посвятил психоаналитике. Я являюсь автором одного учебника и множества статей по этой дисциплине. После учебы в Вене я долго практиковал в Бостоне, но десять лет назад оставил тамошнюю практику и переехал в небольшой университетский городок Аркхем, расположенный в глубине Массачусетса. У меня хорошая профессиональная репутация, которую, впрочем, описываемые ниже события могут поставить под сомнение, чего я, признаться, весьма опасаюсь. Как бы то ни было, я надеюсь, что это явится не единственным и далеко не самым важным следствием публикации моих заметок.

Неясное гнетущее предчувствие заставляет меня сесть и подробно описать самую интересную и одновременно самую спорную проблему из всех, с какими мне довелось столкнуться за многие годы практики. Не в моих правилах делать всеобщим достоянием сведения, касающиеся пациентов. Но в силу особых обстоятельств я вынужден нарушить это правило и изложить несколько конкретных фактов из истории болезни Амоса Пайпера. Эти факты в свете иных, внешне никак не связанных с ними событий могут приобрести для многих людей гораздо большую значимость, чем даже для меня в момент моего первого знакомства с ними. Есть силы разума, которых мы не различаем во тьме, но, возможно, существуют и силы тьмы, которых не способен воспринять наш разум. И это отнюдь не ведьмы и колдуны, духи и гоблины или подобные им порождения фантазии представителей примитивных культур, а силы несравнимо более могучие и страшные, выходящие далеко за рамки нашего понимания.

Имя Амоса Пайпера должно быть знакомо тем, кто интересуется вопросом происхождения человека. Они, возможно, помнят сборник докладов по антропологии, опубликованный около десяти лет назад и снабженный его комментариями. Моя первая встреча с Амосом Пайпером произошла в 1933 году. В сопровождении своей сестры Абигейл он появился в моем кабинете. Это был высокий мужчина довольно приятной наружности, производивший впечатление некогда очень полного, но за короткое время сильно потерявшего в весе человека. Случай был действительно интересным и на первый взгляд требовал не столько психиатрического, сколько общего медицинского обследования. Однако из пояснений его сестры я понял, что все врачи, к которым они ранее обращались, сходились во мнении, что его болезнь протекает в сфере ментальной и находится вне их компетенции. И несколько моих коллег рекомендовали меня в качестве консультанта-психоаналитика.

Пока Амос Пайпер готовился в приемной, его сестра в нескольких словах обрисовала мне ситуацию. Пайпер оказался жертвой устрашающих галлюцинаций, которые, стоило ему закрыть глаза — будь то днем или ночью, — сразу же начинали его преследовать. Он лишился сна и сильно сбавил в весе, что не могло не вызвать беспокойства у его близких. Мисс Пайпер также упомянула, что три года тому назад во время посещения театра ее брат неожиданно — скорее всего, на нервной почве — впал в коматозное состояние, от последствий которого окончательно избавился лишь около месяца назад, а спустя еще неделю начали появляться галлюцинации. Мисс Пайпер предполагала, что существует некая логическая связь между прошлой болезнью ее брата и постигшим его новым несчастьем. Лекарства на некоторое время возвращали сон, но и они не могли избавить его от видений, которые внушали доктору Пайперу такой ужас, что он не решался даже говорить о них.

Мисс Пайпер откровенно отвечала на все мои вопросы, но этих сведений было явно недостаточно для реальной оценки состояния ее брата. Она заверила, что у Амоса никогда не было приступов ярости, но он часто бывал рассеянным и отрешенным от мира сего, причем грань эта просматривалась совершенно четко, и порой он напоминал улитку, отгородившуюся от окружающих стенками своей раковины.

Вскоре мисс Пайпер удалилась, и я взглянул на вошедшего пациента. Он сел возле стола, глаза его были широко открыты и излучали какую-то гипнотическую энергию — мне показалось, что удерживать их открытыми стоило ему огромного усилия воли; белки были налиты кровью, а зрачки затуманены. Он пребывал в возбужденном состоянии и начал немедленно извиняться за свой визит ко мне, за решительную настойчивость своей сестры, которую он не разделял, понимая, что помочь ему не было никакой возможности.

Я осторожно заметил, что мисс Абигейл вкратце уже описала его проблему, и попытался несколько успокоить его. Я говорил так, как это бывает необходимо в подобных случаях. Пайпер слушал с подобающим уважением, очевидно начиная поддаваться моим уговорам, и, когда я наконец спросил его, почему он не спит, он без колебаний ответил, что боится.

— Как только я смыкаю веки, передо мною возникают видения страшных геометрических фигур и рисунков; появляется туманное свечение, а затем — огромные и страшные существа, каких нормальному человеку и вообразить-то невозможно. Но самым чудовищным является то, что они разумны, хотя разум их бесконечно далек от нашего понимания.