Энн Райс - Мумия, или Рамзес Проклятый

Энн Райс

Мумия, или Рамзес Проклятый

Этот роман посвящаю с любовью: Стэну и Кристоферу Райсам, Гите Мета, подвигнувшей меня на его создание, сэру Артуру Конан Дойлу, сочинившему прекрасные рассказы о мумиях «Экспонат № 249» и «Кольцо Тота», Генри Тайдеру Хаггарду за его бессмертный роман «Она», а также всем, кто вдохнул жизнь в «мумию» в рассказах, романах и фильмах.

Особенно благодарная своему отцу, который не раз уводил меня с разных мистических представлений, ибо я до такой степени боялась «мумии», что, даже стоя в фойе, покрывалась мурашками, едва заслышав зловещую музыку.

Хочу выразить особую признательность Фрэнку Кенигсбергу и Ларри Санитски за их горячую поддержку моей работы над «Мумией» и за их вклад в разработку сюжета.

Часть первая

Глава 1

Вспышки фотокамер на мгновение ослепили его. Как жаль, что он не может прогнать репортеров.

Они толкутся возле него месяцами – с тех самых пор, когда среди этих унылых холмов к югу от Каира были обнаружены первые археологические находки. Как: будто они понимали, что происходит. Как будто им было ведомо, что после долгих лет работы Лоуренс Стратфорд наконец-то приблизился к главному открытию своей жизни.

И вот они здесь – со своими аппаратами с надоедливыми вспышками. Они чуть не сбили его с ног, когда он пробирался по грубо высеченной в горе тропинке к письменам, видневшимся на полураскопанной мраморной двери.

Ему показалось, что сумерки слишком уж внезапно сгустились. Он видел буквы, но не мог их различить.

– Самир! – крикнул он. – Посвети!

– Хорошо, Лоуренс.

Сразу же за его спиной зажегся фонарь, и желтый луч высветил каменную плиту. Так и есть, иероглифы – глубоко врезанные в итальянский мрамор, залитые изумительной позолотой. Такой красоты он никогда раньше не видел.

Он почувствовал осторожное прикосновение руки Самира и начал читать вслух:

– «Расхитители могил, убирайтесь прочь от этой гробницы, иначе вы разбудите ее обитателя и гнев его выйдет наружу. Рамзес Проклятый мое имя…»

Он бросил взгляд на Самира. Что бы это могло значить?

– Продолжай, Лоуренс, ты переводишь гораздо быстрее меня, – сказал Самир.

– «…Рамзес Проклятый мое имя. Некогда повелитель Верхнего и Нижнего Египта, покоритель хеттов, строитель храмов, любимец народа, бессмертный страж египетских царей и цариц. В год смерти великой царицы Клеопатры, когда Египет превратился в римскую провинцию, я приговорил себя к вечной тьме. Трепещите, вы, кто позволит лучам солнца проникнуть в эту дверь…»

– Чушь какая-то, – прошептал Самир. – Рамзес Великий правил за тысячу лет до Клеопатры.

– Но эти иероглифы, без сомнения, относятся к эпохе девятнадцатой династии, – возразил Лоуренс. Нетерпеливым движением он отбросил в сторону заслонявший письмена камень. – Взгляни, надпись повторяется – на латыни и на греческом. – Он помолчал, потом быстро прочитал последние три строчки на латыни: – «Предупреждаю: я сплю – так же как спит земля под ночным небом или под снежным покровом. И если меня однажды разбудить, со мной не справиться никому».

Лоуренс молча вглядывался в надписи, снова и снова перечитывая их. Он еле расслышал Самира:

– Не нравится мне это. Как ни крути, похоже на проклятие.

Лоуренс неохотно обернулся и заметил, что подозрительность на лице Самира сменилась страхом.

– Тело Рамзеса Великого покоится в Египетском музее в Каире, – произнес тот.

– Нет, – возразил Лоуренс. Легкая дрожь пробежала по его спине. – В Египетском музее покоится тело, но не Рамзеса! Взгляни на орнамент, на печать! Во времена Клеопатры никто не умел писать древние иероглифы. А эти письмена превосходны и сделаны рукой мастера – и греческие, и латинские.

«Жаль, что здесь нет Джулии», – с грустью подумал Лоуренс. Его дочь Джулия ничегошеньки не боялась. Эту минуту она оценила бы, как никто другой.

Пробираясь по тропинке обратно, расталкивая назойливых репортеров, он чуть не упал. И снова вокруг него замерцали вспышки. Фотографы ринулись к мраморной двери.

– Пусть рабочие продолжают копать! – крикнул Лоуренс. – Я хочу, чтобы они добрались до порога. Сегодня вечером я собираюсь войти в гробницу.

– Лоуренс, не стоит торопиться, – предостерег Самир. – Может, там внутри что-нибудь такое, что лучше не выпускать наружу.

– Ты меня поражаешь, Самир! – Лоуренс не скрывал раздражения. – Десять лет мы рыскали среди этих холмов, надеясь, что нам наконец повезет. Эта дверь была замурована две тысячи лет назад, и с тех пор ни один живой человек не притрагивался к ней.

Разозленный, он прорвался сквозь толпу окруживших его репортеров. Пока эту дверь не откопали, ему необходимо было уединиться в тиши своей палатки. В том возбужденном состоянии, в котором он пребывал, Лоуренс нуждался в своем дневнике, единственном добром советчике. К тому же сейчас он почувствовал, как измучила его дневная жара.

– Леди и джентльмены, пока никаких вопросов, – вежливо сказал Самир. Верный друг, как всегда, защищал Лоуренса от реального мира.

Стратфорд поспешно спускался по неровной тропинке, то и дело подворачивая ногу, морщась от боли и с прищуром поглядывая вниз, поверх мерцающих фонарей, на мрачную красоту освещенных палаток под фиолетовым вечерним небом.

Скоро он добрался до спасительной зоны своего походного стола и стула. Только одно расстроило его – взгляд стоявшего поодаль и наблюдавшего за ним племянника Генри. Генри – такого неуместного и нелепого здесь, в Египте, такого жалкого в своем вычурном белом полотняном костюме. Генри – с неизменным стаканом шотландского виски в руке, с прилипшей к губе неизменной сигарой.

Несомненно, Маленка была с ним, эта женщина из Каира, исполнительница танца живота, которая отдавала британскому джентльмену все заработанные деньги.

Лоуренс и так никогда не забывал о Генри, но то, что сейчас племянник путался под ногами, просто выводило его из себя.

В благополучной жизни Лоуренса Генри оказался единственным настоящим разочарованием – человек, не интересующийся никем и ничем, кроме игорного стола и бутылки. Полноправный наследник стратфордских миллионов, которому нельзя было доверить даже банкноту в один фунт.

И снова острая боль пронзила Лоуренса – так он скучал по своей Джулии, любимой дочери. Ей следовало находиться здесь, и она была бы здесь, если бы жених не уговорил Джулию остаться дома.

Генри приехал в Египет за деньгами. Он привез Лоуренсу на подпись бумаги своей компании. А отец Генри, Рэндольф, послал его с этой мрачной миссией, как всегда, от отчаяния – он был не в состоянии покрыть долги сына.