Рэй Брэдбери - Озеро

Рэй Брэдбери

ОЗЕРО

Волна выплеснула меня из мира, где птицы в небе, дети на пляже, моя мать на берегу. На какое-то мгновение меня охватило зеленое безмолвие. Потом все снова вернулось — небо, песок, дети. Я вышел из озера, меня ждал мир, в котором едва ли что-нибудь изменилось, пока меня не было. Я побежал по пляжу.

Мама растерла меня махровым полотенцем.

— Стой и сохни, — сказала она.

Я стоял и смотрел, как солнце сушит капельки воды на моих руках. Вместо них появлялись пупырышки «гусиной кожи».

— Ой, — сказала мама, — ветер поднялся. Ну-ка, надень свитер.

— Подожди, я посмотрю на гусиную кожу.

— Гарольд! — прикрикнула мама. Я надел свитер и стал смотреть на волны, которые накатывались и падали на берег. Они падали очень ловко, с какой-то элегантностью. Даже пьяный не мог бы упасть на берег так изящно, как это делали волны.

Стояли последние дни сентября, когда безо всяких причин жизнь становится печальной. Пляж был почти пуст и от этого казался еще больше. Ребятишки вяло копошились с мячом. Наверное, они тоже чувствовали, что пришла осень и все кончилось.

Ларьки, в которых летом продавали пирожки и сосиски, были закрыты, и ветер разглаживал следы людей, приходивших сюда в июле и августе. А сегодня здесь были только следы моих теннисных тапочек да еще тапочек Дональда и Арнольда.

Песок заносил дорожку, которая вела к карусели. Лошади стояли укрытые брезентом и вспоминали музыку, под которую они скакали галопом в чудесные летние дни.

Все мои сверстники уже были в школе. Завтра в это время я буду сидеть в поезде далеко отсюда. Мы с мамой в последний раз пришли на пляж. На прощание.

— Мама, можно я немножко побегаю по пляжу?

— Ладно, согрейся. Но только недолго и не бегай к воде.

Я побежал, широко расставив руки — как крылья.

Мама исчезла вдали и скоро превратилась в маленькое пятнышко. Я был один. Человеку в двенадцать лет не так уж часто удается побыть одному. Ведь вокруг столько людей, которые всегда говорят, как и что ты должен делать! А чтобы оказаться в одиночестве, нужно, сломя голову, бежать далеко-далеко по пустому пляжу. И чаще всего это бывает только в мечтах. Но сейчас я был один. Совсем один!

Я подбежал к воде и зашел в нее по пояс. Раньше, когда вокруг были люди, я не отваживался оглянуться вокруг, дойти до этого места, всмотреться в дно и назвать одно имя. Но сейчас…

Вода — волшебница. Она разрезает все пополам и растворяет вашу нижнюю часть, как сахар. Холодная вода. А время от времени она набрасывается на вас порывистым буруном.

Я назвал ее имя. Я выкрикнул его много раз.

— Талли! Талли! Эй, Талли!

Если вам двенадцать, то на каждый свой зов вы ждете отклика. Вы чувствуете, что любое ваше желание может исполниться. И порой вы, может быть, и не очень далеки от истины.

Я думал о том майском дне, когда Талли, улыбаясь, шла в воду, а солнце играло на ее худых плечиках. Я вспомнил, какой спокойной вдруг стала гладь озера, как вскрикнула и побледнела мать Талли, как бросился в воду спасатель и как Талли не вернулась…

Спасатель хотел убедить ее выйти обратно, но она не послушалась. Ему пришлось вернуться одному, и между пальцами у него торчали водоросли. А Талли ушла.

Больше она не будет сидеть в нашем классе и не будет по вечерам приходить ко мне. Она ушла слишком далеко, и озеро не позволит ей вернуться.

И теперь, когда пришла осень, небо и вода стали серыми, а пляж — пустым, я пришел сюда в последний раз. Я звал ее снова и снова:

— Талли! Эй, Талли! Вернись!

Мне было только двенадцать. Но я не знал, что люблю ее. Это такая любовь, которая приходит раньше всяких понятий о теле и морали. Эта любовь также бесхитростна и реальна, как ветер, озеро и песок. Она — это и теплые дни на пляже, и стремительные дни и вечера, когда мы возвращались из школы и я нес ее учебники.

— Талли!

Я позвал ее в последний раз. Я дрожал. Я чувствовал, что мое лицо стало мокрым, и не понимал отчего. Волны не доставали так высоко.

Я выбежал на песок и долго смотрел в воду, надеясь увидеть какой-нибудь тайный знак, который подаст мне Талли. Затем я встал на колени и стал строить дворец из песка. Такой, как мы, бывало, строили с Талли. Только на этот раз я построил половину дворца. Потом я поднялся и крикнул:

— Талли! Если ты слышишь меня, приди и дострой его!

Я медленно пошел к тому пятнышку, в которое превратилась моя мама. Обернувшись, я увидел, как волна захлестнула мой замок и потащила его за собой.

В полной тишине я брел по берегу. Вдалеке, на карусели, что-то заскрипело, но это был всего лишь ветер.

На следующий день мы уехали на Запад.

У поезда плохая память, он все оставляет позади. Он забывает поля Иллинойса, реки детства, мосты, озера, долины, коттеджи, горе и радости. Он оставляет их позади, и они исчезают за горизонтом.

Мои кости вытянулись, обросли мясом. Я сменил мой детский ум на взрослый, перешел из школы в колледж. Потом появилась эта женщина из Сакраменто. Мы познакомились, поженились. Мне было уже двадцать два, и я совсем забыл, на что похож Восток.

Но Маргарет предложила провести наш медовый месяц там.

Как и память, поезд уходит и приходит. И он может вернуть вам все то, что вы оставили позади много лет назад.

Лейк-Блафф с населением десять тысяч показался за окнами вагона. Я посмотрел на Маргарет. Она была очаровательна в своем новом платье. Я взял ее под руку, и мы вышли на платформу. Носильщик выгружал наши чемоданы.

Мы остановились на две недели в небольшом отеле. Вставали поздно и шли бродить по городу. Я вновь открывал для себя кривые улочки, где прошло мое детство. В городе я не встретил никого из знакомых; порой мне попадались лица, напоминавшие мне кого-то из друзей детства, но я, не останавливаясь, проходил мимо. Я собирал в душе обрывки воспоминаний, как собирают в кучу осенние листья, чтобы сжечь их.

Все время мы проводили вдвоем с Маргарет. Это были счастливые дни. Я любил ее. По крайней мере, я так думал.

Однажды мы пошли на пляж, потому что выдался хороший день. Это был не конец сезона, как тогда, десять лет назад, но первые признаки осеннего опустошения уже коснулись пляжа. Народ поредел, несколько ларьков было заколочено, и холодный ветер уже начал напевать свои песни.

Все здесь было по-прежнему. Я почти явственно увидел маму, сидевшую на песке в своей любимой позе, положив ногу на ногу и оперевшись руками сзади. У меня снова возникло непреодолимое желание побыть одному, но я не мог себя заставить сказать это Маргарет. Я только держал ее под руку и молчал.