- Бояринов Максим
За годы, проведенные в “золотой клетке” Константин привык к удобному, сытому существованию под опекой бандитов, уверовал в свою незаменимость, и не допускал мысли о том, что от него могут просто избавиться. Ныне он инстинктивно, чутьем первобытного зверя осознавал - это всё. Конец.
Страна, которую он предал, слив полученные знания и умения смертельным врагам, просто не подозревает о его существовании, и никто не придет ему на помощь. Сейчас Константин жалел лишь о том, что прежде не выучил ни одной молитвы.
Горный воздух был чист, небо не закрывали облака и, сидя на дне ямы, Журавлев наблюдал , как на решетку наплывает режущий глаза лунный серп. Константин взял один из листьев, отломил короткий жесткий черенок и воткнул в землю, предварительно разметив небольшой участок от мусора. В считанные часы инженер окончательно превратился в полностью уничтоженное создание. Он истово поверил, что если приготовиться отмерять время - по одной щепочке или прутику на каждый день, проведенный в подземной тюрьме - то этого самого времени будет в достатке. И жизнь атомщика не оборвется в любой момент, когда это будет угодно его новых хозяевам.
Месяц пересек решетку. Когда жизненное пространство ограничено, а событий становится непереносимо мало, то каждый звук, любое движение воздуха, мелькание теней, свист ветра, слишком громкий стрекот цикад, отдаленный собачий лай приобретают особое значение.
Шорох быстрых шагов донесся до ушей пленника. У края ямы появился силуэт с торчащим из-за плеча автоматным стволом. Скрипнул металл сдвинутой решетки, вниз спустился на жесткой волокнистой веревке кувшин с водой. Затем к ногам Журавлева упала лепешка и несколько кусков жилистого мяса со следами чьих-то зубов. Безликий тюремщик закрыл решетку и ушел, так и не проронив ни слова.
Звуки, проникавшие в яму, были искажены, но все таки можно было разобрать, как где-то вдали приезжали и уезжали машины, часто хлопали двери домов, слышался гортанный говор обсуждающих что-то людей. Но инженера это никак не коснулось. Луна, кувшин, лепешка, мясные объедки. Палочка, отметившая первую и скорее всего последнюю ночь его неволи.
Новый звук донесся до ушей Константина. Ужасный, захлебывающийся безмерной болью крик. Далекий, и одновременно близкий, словно кого-то пытали совсем рядом, в подвале или доме с толстыми стенами. Инженер вздрогнул и поднял голову, надеясь, что ему послышалось. Но нет, не послышалось. Крик повторился. вновь и вновь.
Журавлев скорчился на грязной земле, подтянув колени к подбородку, обхватив голову руками и закрыв уши, тщетно стараясь скрыться от чужих страданий. Он плакал и повторял придуманную здесь же молитву, в которой просил у Господа прощения за все, что он совершил. Прощения и избавления от грядущих ужасов.
* * *
Кирпичи из глины, из которых был сложен подвал, обожженные в костре и вылизанные временем до атласного блеска, видели многое. А слышали - еще больше. Поэтому у них не вызвали изумление вопли кафира, ввергнутого в недра подвала. Кричит? И пусть кричит. У людей горло не из стали. Скоро вопли перейдут в хрипы, а после, и вовсе - в бессильные стоны, которые может заглушить своим писком даже большая черная крыса, наблюдающая за происходящим из своей норы, устроенной под самым потолком.
Крыса наблюдала, но не пищала. Ждала, думая о чем-то своем … А внизу пировали Злоба, Боль и Ненависть. Хищно сверкало в неверном свете слабенькой лампочки лезвие старой сточенной бритвы. Натужно скрипели ржавые ножницы, какими снимают руно с овечьих боков…
В последний раз сверкнула бритва, на краткую долю мига явившаяся подлинным мечом Азраила. И в подвале стихло.
Но тишина продолжалась недолго. Два-три удара человечьего сердца.
Крыса, чьи глаза блестели в полумраке словно бусинки в девичьем ожерелье, услышала слова, смысл которой она не могла понять. Но понимать их не требовалось. Интонация говорившего ярко свидетельствовала о скорой развязке.
Слова, произнесенные уверенным голосом опытного палача:
- Мертвая рука? А теперь расскажи мне о ней подробно ...
Снова тишина, а затем заговорил второй человек, зашипел сорванными связками и осипшим от крика горлом. Он торопливо исповедовался, спеша рассказать все, надеясь, что палачу не надоест слушать и багровый отсвет углей не заиграет вновь на ржавом железе.
* * *
- Сегодня вечером я убываю к месту сбора, Аяз, - Джамаль узнал все, что хотел, и пребывал в отменном расположении духа. - Туда в условленное время должен прибыть Рустам и его люди. В их руки будет передан “Кулак Аллаха”. Перед отъездом я хочу видеть списки будущего дивана и кандидатов на посты глав вилаятов - Дагестана, Ичкерии, Ингушетии, Осетии, Ногайской степи, Кабарды, Балкарии и Карачая. Я надеюсь, что все это будут достойные, проверенные люди. Тебе ими управлять, как премьер-министру.
Террорист увидел, как при этих словах загорелись глаза собеседника, и порадовался, что в очередной раз оказался прав. Джамаля совершенно не волновали никому не нужные списки «будущего правительства», а для Аяза он уготовил роль обезьяны, таскающей каштаны из огня. Джамаль в общем не имел ничего против пакистанца, но тот принял слишком близко к сердцу войну в Ичкерии, к тому же очень любил власть, точнее ее призрак, манящий и вожделенный.
- То, что произошло в Русе, это опасно для нашего дела? - пакистанец наконец-то осмелился задать мучивший его вопрос.
- Не особо. Человек, который на них напал - загнанный одиночка. Пьяница, чьим словам никто не поверит. Ни местные спецслужбы ни американцы здесь ни пр чем. Все готово, мы опережаем любую погоню почти на сутки. В любом случае, достаточно только нажать на кнопку, и свершится воля Аллаха.
На самом деле, Джамаль был очень доволен. Теперь уже было неважно, зачем этот человек напал на завод. Выигрыш во времени позволял сосредоточиться на подготовке последнего броска, не отвлекаясь на второстепенные задачи. А потери пока не выходили за рамки неизбежных и приемлемых издержек. Главное - знать больше, чем остальные. Кто обладает самой полной информацией, тот и держит ситуацию под контролем.
Почтительно сославшись на неотложные нужды, Аяз покинул гостиную. Джамаль вернулся в дом. В длинном, едва освещенном коридоре, соединяющем хозяйскую часть с гостевым апартаментом, вдоль стены были сложены упаковки брошюр. Джамаль, проходя мимо, вытянул одну, карманного размера в плотных зеленых обложках. Это оказалась отпечатанная в ОАЭ на арабском языке «Памятка моджахеду». Брошюра, которую раздавали всем полевым командирам, увидела свет еще в Афганистане, почти без изменений пережила обе чеченских войны и сейчас использовалась в основном лидерами Талибана. Джамаль опустился на мягкий диван, включил напольную лампу и открыл брошюру на случайной странице.
" ... Моджахеды бывают двух типов: "воины", для которых Джихад - это обязанность перед Всевышним и образ жизни, и "романтики", для которых Джихад - это увлечение мечтаниями, подражание другим и возможность показать себя. Амир должен уметь отличать романтиков от других и деликатно беречь от них некоторые тайны, потому что они плохо хранят аманат и иногда говорят секретное, лишь бы показать свою важность и осведомлённость. Часть "романтиков", попав в руки кафиров или мунафиков, быстро ломаются и рассказывают им всё, что знают и даже то, о чём их не спрашивают. Что будет потом, ведает лишь один Аллах, но вся группа должна дать Амиру байат молчать в плену об адресах, явках и тайниках - это придаст им силы и стойкости, а также повысит самоконтроль. Нужно также каждому подготовить "легенду" на случай пленения, чтобы там не подвергаться чрезмерным пыткам и что-то им говорить складно."2
Джамаль усмехнулся. Он не любил «романтиков» и никогда не использовал их в серьезных операциях. Во многом такая разборчивость и принесла ему славу самого удачливого командира, которого не подводят бойцы и исполнители. Но романтики тоже иногда пригождаются. Например - сейчас. Они с радостью возьмут на себя ответственность за дело, конечную цель которого совершенно не ведают. Как не ведают ее и те, кто, находясь на другом конце земли, считает, что дергает за ниточки.
