Затмевая могущественных (Викториум-2) - Борис Владимирович Сапожников
Так что придется князю уезжать несолоно хлебавши. Он уже понимал это. Но никак не хотелось ему уходить побежденным. Даже таким всесильным чудовищем, как русская бюрократия. А в особенности бюрократия кавказская. Ведь всем известно, что в Тифлисской губернии ничего скоро не делается.
Это мой шанс преуспеть в столь спонтанно начатом деле. Окажись я в жандармском управлении – придется все начинать сначала. Вряд ли мне удастся добиться доверия революционеров после этого. А уж о том, чтобы выйти на их британских друзей, можно даже и не мечтать.
– В общем, Никита Ксенофонтович, – пообещал мне на прощание князь Амилахвари, – еще суток не пройдет, как мы с вами снова свидимся.
Я в ответ только плечами пожал. А что тут говорить?
Князь развернулся на каблуках – и вышел из комнаты.
– Ишь обвешался оружием. Чисто – казак, – высказался по адресу князя пристав. – Опасается революционеров. Те его к смертной казни приговорили. Как душителя свободы – и все в том же духе. Это у них сейчас просто. Или бомбу кинут в окно. Или налетят на улице кодлой – да и порешат. Политика у нас тут в большой силе.
Он опомнился, поняв, кому все это говорит. И кликнул надзирателя. Тот вернул меня обратно в пятую камеру к Володе Баградзе.
Молодой человек сидел у стены, обхватив колени руками, и глядел прямо перед собой. Наверное, он не ожидал увидеть меня снова. Обрадовался, как родному человеку. Мне даже противно стало. Где-то очень глубоко в душе.
– Кто же приходил за вами, Никита? – вопрошал Володя. – Что они с вами делали?
Я коротко поведал ему о князе Амилахвари – и о том, как меня спасла русская бюрократия.
– Вот бывает же и от нашей вечной волокиты помощь Делу! – воскликнул воодушевленный юноша. – Я обязательно расскажу о вас товарищам. Они не оставят вас в беде. Такого человека нельзя бросать! Теперь я все вытерплю. Боль. Унижение. Главное, поскорее вернуться к товарищам и рассказать о вас. Вы не должны угодить в застенки жандармского управления. Клянусь всем дорогим, что есть у меня! Еще четверть часа назад я ждал рассвета с ужасом. Теперь же прошу его наступить как можно скорее!
– Давайте спать, Володя, – предложил я. – Так до рассвета ближе будет.
– И как только вы можете оставаться спокойным в такой ситуации. Хотя после всего, через что вы прошли…
– Вот только не надо пересказывать мне мои приключения, – попросил я, не слишком вежливо перебив Володю. – Я их все слишком хорошо знаю. И в качестве колыбельной они не годятся.
Я расстелил на соломе пиджак и растянулся на нем, накрыв лицо шляпой. Спать будет, конечно, прохладно. Но и не такое бывало со мной. По дороге к Месджеде-Солейман приходилось и через худшее проходить. Уж как-нибудь вытерплю одну ночь в каталажке.
Вот ведь злая ирония судьбы. Я не одного человека отправил в застенки. А теперь самому приходится в камере ночевать.
С этой мыслью я и заснул. Надо сказать, довольно крепко. Особенно для человека, находящегося в тюрьме.
Глава 2
В Тифлисе работалось странно. Не так тяжело, как, например, в Севастополе, но и совсем иначе, нежели в других городах, где приходилось налаживать революционную деятельность Альбатросу. Точнее теперь уже Буревестнику. После того, как война с турками так и не разразилась, большая часть революционеров покинула Севастополь. Работа под носом у звереющих с каждым днем жандармов больше не окупалась. В связи с отменой военного положения, рабочим сделали существенные послабления. Даже жалованья повысили. Из-за чего многие начали отворачиваться от революционного дела.
Как сказал тогда Краб, склонный иногда к изречению сентенций: «сытый рабочий – плох для революции». И в этом он был прав.
Иногда это вопиющее несоответствие действовало на Альбатроса угнетающе. Они ведь боролись за освобождение страны от деспотии царя и его сатрапов. За крестьян и рабочих. Но выходило так, что на этом этапе борьбы делу революции куда выгоднее бедственное положение этих классов. Только тогда они готовы поддерживать борцов с режимом. А стоит власти кинуть им, словно собакам, пару костей, и они снова обращаются в верных подданных государя.
От этого у Альбатроса аж скулы сводило. Как можно бороться с режимом в такой инертной стране?! И уже давно не работало уверение, что чем сложнее задача – тем глубже удовлетворение от ее выполнения. Ведь иногда задача, стоящая перед Альбатросом, казалась ему самому невыполнимой. И лишь железная революционная воля не позволяла ему скатиться в глубины отчаяния. Быть может, ему и не победить царизм. Но после него придут другие. А уж они-то, революционеры будущего, пройдут по его стопам – и пройдут намного дальше него.
Быть может, именно поэтому Альбатрос, покинув Севастополь и перебравшись с группой в Тифлис, взял себе новым прозвищем именно буревестника, а никакую другую птицу.
Из старых товарищей в Тифлисе с ним был теперь только однорукий Краб. После того, как благодетель оплатил тому операцию по замене руки, потерянной в сибирской тайге, на стальную, революционер клички менять перестал.
Однако набрать новую команду в Тифлисе оказалось довольно легко. Были тут и откровенно фартовые люди, неизвестно как попавшие в революцию. Однако они оказывались просто незаменимы на эксах. В лихих налетах не было равных кавказским абрекам. А из-за почти рыцарских обетов, что они принимали, в их карманах оседало удивительно немного денег. К тому же, у них было просто невероятное количество родственников и свояков. Те всегда были готовы открыть свой дом для революционеров и спрятать их от полиции и жандармов. Однако вовсе не потому, что верили в дело борьбы с царизмом. Просто об этом их просил племянник, двоюродный брат, шурин или деверь. А то и просто кунак. Было тут такое слово, решающее многие проблемы и открывающее многие двери.
Но было еще и слово «кровник», влекущее за собой жестокую месть. А с этим тут все очень серьезно. И потому если кто-то говорил Буревестнику, что на этот раз в экс ходить нельзя, мол, в охране мой родич или кунак, тогда глава революционеров предпочитал отменить операцию. Ведь еще одной местной чертой была крайняя жестокость. Дрались с полицейскими и жандармами во время налетов страшно и без пощады. После эксов у карет оставались только трупы. А выжившие в ходе неудачных налетов революционеры редко дотягивали до суда. Всегда находились
