Нет звёзд за терниями (СИ) - Бонс Олли
Трое в масках сошли с помоста, направились к дворцу, и охрана двинулась следом. Стражи Раздолья, похоже, только сейчас заметили калек, но что-то такое Рафаэль им сказал, что стычки не вышло. Шли бок о бок, хоть и косились друг на друга.
Кори не могла придумать, как подать знак Леоне. И та, заметив, что все уходят, слетела с высоты, описала ещё круг над ахнувшей в восторге площадью, снизилась, едва не задевая головы, и приземлилась со смехом, перешла на бег. Рафаэль обернулся, поймал её в объятия, миг — и они исчезли в сумрачных коридорах дворца.
Кори стояла у первых домов, кусая губы, не зная, то ли рискнуть и пойти за ними, то ли подождать. Стояла, пока не увидела в одном из верхних окон фигурку в белом. Окна дворца, а попросту арочные проёмы, давно были лишены рам и стёкол, и потому тот, кто сидел так близко к краю, легко мог упасть.
И Леона упала.
Даже Кори, привыкшая уже к её выходкам, не смогла сдержать крик. Кинулась вперёд, но крылья удержали, унесли Леону над толпой, вперёд и вверх — и над крышами, в сторону садов.
Она ещё вернулась, пронеслась по переулку, едва не задевая концами крыльев стены. Кори могла поклясться, подружка слышала её зов, но предпочла не откликаться. Бедная наивная Леона, слепо доверяющая Рафаэлю, как прежде доверяла старому мастеру.
Калеки вышли на площадь, но вожака с ними не было. Кори поспешила укрыться за ближайшим углом, чтобы пути не пересеклись. Она ждала и думала.
Там, во дворце, должно оставаться не так много людей. Возможно, получится достать Рафаэля. Они найдут мастерскую, исправят то, что сделал старик с Немой. И Кори её заберёт. Может быть, к морю? Куда-нибудь, где слышно, как волны поют свою вечную песню, и где носится свежий ветер и обдаёт брызгами. Где воздух живой, а песок горячий, где можно сидеть на скале и глядеть вдаль — и вовек не наскучит. Вот где настоящая свобода, остальное — обман.
Но может быть, вообще всё обман? Когда-то им казалось, свобода — это где угодно за пределами Свалки. Но стоило выбраться, появились новые цепи. Кори удалось разбить пару звеньев, но этого мало, всегда мало.
Ненавистное прошлое, думать о котором не хотелось, встало перед глазами. Это всё потому, что Немая вернулась в город.
Ведь проклятая Свалка совсем рядом. Если свернуть от площади на восток, можно дойти до места, откуда она уже видна сквозь стекло. И первое время Кори было страшно в Раздолье, страшно до тошноты. Шутка ли, сбежать от своего кошмара — а потом вернуться к нему под бок.
Бывали ночи, когда Свалка звала. Когда она смеялась металлическим лязгом дробилки, скрипела старыми тросами. Она помнила своих беглецов и шептала: я отпустила вас ненадолго, ненадолго... Я заберу вас обратно...
Потом удалось притерпеться. Невозможно бояться без конца, любой страх притупляется рано или поздно. Но Немая вернулась в город, и страшно стало уже не за себя — за неё. Если эти люди разглядят, что никакая она не пернатая из старых сказок, полузабытых, покрывшихся домыслами, как ржавчиной, что тогда они сделают? Рафаэль затеял опасное. И отвечать, если что, придётся не ему.
Люди могут стерпеть многое. Ежедневный труд. Несправедливость, когда учётчики приписывают лишнее, вынуждая отрабатывать за товары, что уйдут на сторону. Разве не чувствуют работники, пусть и безграмотные, обмана? Что-то наверняка подозревают.
Люди смиряются с тем, что накопить не получается. Что к старости почти наверняка ждёт Свалка, если не окажется места у источника. Впрочем, почти все жители Раздолья родом из мест, где живётся куда хуже. И многое им терпеть легко, потому что они не подозревают даже, что, оказывается, терпят.
Но Рафаэль вздумал посмеяться над их верой, и если люди города распознают эту ложь, такого они не стерпят и не простят.
А ведь Кори казалось, он не такой, как старик.
Леон был безумцем. Это стало понятно с первых минут, как она его увидела.
За какое-то время до засухи — может, месяцы, может, годы, не подсчитать, потому что на Свалке времени нет — он прибыл на поезде. Дверь открылась, он сошёл, не дожидаясь стражей — тут-то всё про него и стало понятно.
Кори помнила тот день, как сейчас. Худощавый и сутулый, коротко стриженый, седой, глаз не видно за очками, Леон прошёл мимо толпы, собравшейся к приезду вагонов, будто это ему не в новинку. Подбородок выпячен, бородка клинышком торчит вперёд. Рафаэль с годами перенял эту манеру держаться, разве что бородку не отрастил.
— Разойдись! — больше растерянно, чем сердито, крикнул отставший страж. — У-убью!
Он взмахнул саблей, и люди отшатнулись. Любопытство бы пересилило, но тут начали ссыпать объедки, а значит, стало не до зрелищ. Каждый торопился урвать куски получше. Ну, пришёл старик, ну, забрал безрукого — мало ли зачем. Родня, может.
Но прошло время, и Леон вернулся. В этот раз его добычей стал хромец с раздробленной ступнёй. Вот тогда уже люди заговорили.
Думали разное, но сошлись на том, что калек забирают на мясо. Старики рассказывали, в Раздолье отведать его удаётся не каждый месяц. В городе держат зверей, которых пускают в еду, но забивают редко. Может быть, часть мяса втайне от народа заменяют человечиной?
Слухи ползли по Свалке и добрались даже до калек, с которыми никто не разговаривал. Впрочем, на то были дети.
Не все забавы Кори было приятно вспоминать. Уж точно не то, как они подбирались к логову безногого, дразнили его, забрасывали мелким хламом. Он терпел сколько мог, но дети не унимались, и калека, озверевший, полз за ними. Конечно, никогда не мог догнать. Останавливался, и злые бессильные слёзы ползли по чёрному от грязи лицу.
— В другой раз старик придёт за тобой! — выкрикивал Ржавый, приплясывая.
Из-за выбитого зуба у него выходило: «штарик».
— Тебя пустят на мясо, на мясо! — присоединялся голос Кори.
Немая просто стояла рядом и глядела. Не бросала ничего, не дразнила. Может быть, даже не разделяла этого веселья. Но она всегда была там, за плечом Кори, всегда рядом.
И теперь её так не хватало.
Старик не возвращался долго, а когда приехал в следующий раз, действительно приглядел безногого. Ржавый тёрся у вагонов, как всегда, а Кори с Немой проследили.
Калека забился в широкую трубу и выл от страха. Этот вой разносился над Свалкой. Страж с другого конца грозил ему саблей, чтобы заставить выползти.
— Умолкни! — рявкнул старик, ухватившись за края трубы и заглядывая внутрь. — Я предлагаю тебе новую жизнь и новые ноги, трус! Если не согласен, поищу другого, кто покрепче.
— Врёшь! — донеслось из трубы. — На мясо пустишь!
— Тьфу! Сам-то понял, что мелешь? Вас если всех пустить под нож, мяса и на тарелку не наберётся. Так идёшь или сдохнешь тут?
Калека согласился.
Он выполз, стискивая зубы. И когда Леон со стражем, подхватив его под руки, волокли к поезду, безногий в последний раз поглядел на детей, наблюдающих поодаль. Столько всего было в этом взгляде — и страх, и стыд. И надежда.
Они встретились после, и он стоял прямо. Тогда его уже звали Бегуном. А настоящего имени Кори не помнила. Не спросить, потому что они так и не поладили никогда, да и не интересно ей это было.
Но тогда дети ещё не знали, что случается с калеками, которых забирает Леон. А он приезжал только за уродами. Однажды кто-то из стариков пробовал напроситься — не взяли.
А когда Кори осталась без руки...
Как же тошно о том вспоминать, хоть вой. Неверие и ужас, что сильнее боли, накрывают и сейчас, стоит подумать о тех временах. Вот только всё было хорошо — а вот жизнь перечёркнута. Надежды, ожидания — всё оборвалось.
Тогда уже засуха осталась позади, ушла, унеся с собой Ржавого. И поезда опять подвозили воду и объедки, и было их вдосталь. Ещё бы, когда живых почти не осталось.
Стоять у дробилки пришлось Кори. И оттаскивать мертвецов к провалу — тоже Кори. На второе едва хватило сил, а с дробилкой и вовсе бы не вышло, если бы не калеки. Кто ещё стоял на ногах, взялись помогать. Ещё бы, не то Раздолье могло и забыть о них — на что кормить, пусть объедками, тех, кто не выполняет никакой работы для города?
