Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
— Я ни с кем вас не путал. Выходит... Значит, вам так ничего не передали?
— А что мне должны были передать?
— Я не уполномочен пересказывать. Меня послали только пригласить вас к нам и передать записку с адресом. А, коль скоро вы ещё не знаете о себе того, что знаем о вас мы, думается, что вам это будет тем интереснее, и сходить по этому адресу вы не откажетесь...
— Кто такие —«вы»? — спросил Коржов.
— Вы и это узнаете, если придёте и будете с нами сотрудничать, — по-декадентски рисуясь, улыбнулся барин. — Приходите завтра вечером в Свято-Егорьевский переулок, дом слева от булочной, третий этаж. И спросите там Арнольда Арчибальдовича...
Незнакомец сунул Мише смятую бумажку.
— Полный адрес тут. Вы грамотный?
— Естественно. Я в Петербурге родился.
— Прекрасно. Тогда ждём вас завтра...
— Послушайте, — сказал Миша. — Думаете, у меня есть время ходить по гостям? Завтра вечером я буду на работе, а затем опять приду сюда, буду пытаться попасть к матери. И, должно быть, послезавтра то же самое.
— Я понимаю, — кивнул незнакомец. — Не сможете завтра, тогда через два, через три дня. В воскресенье тоже можете прийти. Но не затягивайте.
— А если я не захочу идти к вам вовсе? — спросил Миша.
— Тогда мы вас похитим, — сказал барин.
После этого он встал и, не говоря ни слова, двинулся прочь, в сторону проезжей части, около которой был оставлен автопед — модная среди эксцентричных господ самодвижущаяся двухколёсная платформа. Вставил в платформу трость, оказавшуюся ключом и одновременно рулём от устройства, нажал на педаль, выпустил клуб пара и умчался.
Несколько минут Миша таращился на дорогу, словно бы ожидая, что незнакомец появится там ещё раз. Из оцепенения его вывела невеста, появления которой Коржов даже не заметил.
— На что это ты там глядишь? Ты здоров ли? — спросила она.
Миша отмер.
— Привет. Я в порядке.
— Ты глядишь как не в себе.
— Понимаешь, — Миша встал. — Ко мне сейчас какой-то тип вязался... Скажем так, очень странный.
Коржов описал незнакомца.
— Наверно, адвокат, — сказала Варя.
— Почему?
— Ну, мне так кажется. Адвокаты — подозрительные личности, преступников отмазывают... Тятя говорил, как завелись они при прошлом государе, так всё зло и началось.
— Может быть и адвокат, — не спорил Миша. — Кстати, знаешь что? Он почему-то считает, мол, мать перед тем, как в больницу попасть, мне какой-то секрет рассказала. Я ему сказал, что это чушь, что я и не был с ней, когда её поранило. А он всё равно за своё... Она тебе случайно ничего не говорила... в смысле... важного?
— Нет, — сказала Варя, отведя взгляд. — Ничего.
— Это точно?
— Ты, что, сумасшедшему веришь?!
— Не верю, конечно. — Коржов сменил тему. — А к маме опять не пускают... Ну хотя бы говорят, она жива...
Глава 5, В которой Венедикт думает о будущем России, а потом припоминает ее прошлое
Венедикт мчал вдоль Невы на автопеде, любовался проносящимся мимо «строгим, стройным видом», ощущал, как развеваются полы его сюртука и, несмотря на не очень удачный разговор с Михаилом, пребывал в необычно приподнятом настроении. И баржи, движущиеся с обеих сторон от возвышающихся над водою путей «метрополитена» слева от него, и расписанные в лубочном стиле паромобили, обгоняющие конку справа, и дамы в белых платьях с кружевными зонтиками, улыбающиеся со второго этажа этой самой конки, и мелькнувшая над ними реклама мужских подтяжек, которая украшала доходный дом с полукруглыми окнами — всё сегодня казалось ему необычно прекрасным.
Может, дело было в таком редком для столицы погожем дне. Может, в том, что Венедикту наконец доверили серьёзное дело, после которого он не только остался в живых и на свободе, но и узнал информацию, обещавшую обернуться переменами самого решительного характера. Эти перемены, как он ощущал, витали в воздухе! Если раньше казалось, что всё бесполезно, что всё навсегда, что бесчеловечную глыбу не сдвинуть никак, никакими усилиями и после Петропавловских событий она стала только крепче, то теперь откуда ни возьмись пришло ощущение, что Левиафан отсчитывает свои последние дни. И хоть слово «конституция» всё так же не звучало ни на площадях, ни в газетах, ни даже под одеялом между влюблёнными, хотя Победоносцев всё ещё держал страну, как Мёртвую царевну, в хрустальном гробу, хотя скорая Выставка готовилась стать триумфом Сергея Первого, а всё же ощущение того, что новый век будет совсем не тем, что прежний, просачивалось между каменными глыбами Петербурга и растекалось по неравнодушным сердцам...
Вчера он не бросил. Если бы из поезда не попали, ему пришлось бы выступить вторым номером и бросить — тогда он был бы уже либо в тюрьме, либо на том свете. Он готов был на это, но высшие силы решили иначе. Его шляпная коробка не понадобилась. Честно говоря, при виде того, что наделала бомба, брошенная из поезда, он был даже рад, что это было не на его совести. Зато, оказавшись на месте, даже оказав первую помощь паре лишних пострадавших, Венедикт смог услышать от раненой женщины нечто такое, что буквально всё переворачивало! И как же приятно, что разработку этого самого Михаила Коржова теперь поручили именно ему! На что-то подобное, судьбоносное, героическое, красивое он и надеялся, ввязываясь во всё это дело. С выслеживанием министерских экипажей под видом разносчика кренделей или ломового извозчика в полушубке, кажется, было покончено. Уж теперь-то он себя проявит! Уж теперь-то он — конечно же, с товарищами! — сделает то, что не удалось ни Радищеву, ни Рылееву, ни Петрашевскому... И они на небе будут им гордиться.
***
Добравшись до дома, Венедикт как обычно взглянул в окно на третьем этаже. Фикус был на месте, всё в порядке. Несмотря на поздний час, внизу, в приёмной медиума, вертевшего столы по пятьдесят копеек раз, толпилась публика. Всё же исключительно удачное место они выбрали: приходящие и уходящие товарищи всегда могли смешаться с толпой ищущих пророчеств легковерных и не привлекать тем самым лишнего внимания.
Из квартиры доносились голоса. Венедикт напрягся, но быстро понял, что всё хорошо, это не жандармы. Кажется, опять пришла соседка. Судя по всему, этой скучающей мимочке нечем заняться, вот она и взяла за привычку таскаться к соседям на чай, воображая, что Роза, изображающая жену Венедикта, скучает так же. Вчера, когда Роза только-только принялась разряжать не пригодившееся ему устройство, треклятая Валентина Архиповна заявилась к ним без приглашения и со словами о том, что ей-де невмоготу знать, что молодые супруги, приехавшие из Нижнего, пребывают в столице одни, без друзей и без связей, с одной экономкой... Сердце у него тогда едва не выпрыгнуло: кажется, разнервничался больше даже, чем за час до этого у «Клейнмихельской»! А Вера Николаевна призналась, что пошла за пистолетом, уже готовая устранить свидетельницу, если та успела всё увидеть... Не пришлось, слава Богу! А потом Венедикт рассказал, что услышал от раненой женщины, после чего Вера Николаевна и Роза были в таком шоке, а потом в таком восторге, что, хоть и планировали ликвидировать эту квартиру сразу же после того, как закончат с Синюгиным, решили отодвинуть меры конспирации, сохранить её ещё на несколько дней и пока не разъезжаться из столицы. Про Валентину забыли и думать. И вот она снова явилась...
Венедикт открыл дверь. Черт возьми, да, она, она самая!
— Доброго здоровья, Валентина Архиповна! Опять нас визитом почтили? Спасибо, что не даёте скучать Наташе, пока я на службе!
Он снял шляпу и повесил на крючок. Автопед и руль-трость поместил в специальный держатель у двери в прихожей.
— Стараюсь, Арнольд Арчибальдович! Наталья Кузьминична это такая милая дама, никак не могу допустить, чтобы она чахла тут в одиночестве! Вот зову её на суд сходить, преинтереснейшее зрелище намечается. Будут судить брачного афериста. Мой кузен присяжный, зал открыт, начало завтра! Думаю, будет не хуже кинематографа!
