Провидец - Динар Шагалиев
Палаты, эти печальные комнаты, где плачет, стонет, охает, кричит людское физическое страдание, кажутся особенно страшными. С ужасом прислушиваются к этим словам соседи или соседки по койкам.
То обстоятельство, что тут вот, около них, рядом, страшная костлявая смерть веет своим крылом, наполняет их душу леденящим трепетом.
Они, ведь, тоже больные и кандидаты в Царствие Небесное. Скоро смерть подойдет и к их изголовью и заглянет в их истомленные глаза своими загадочными черными впадинами. И когда ужас, предсмертная тоска властно охватят все их существо, им также грубо и невозмутимо крикнут: «Умирай скорей, но не кричи! Чего кричишь?». В полутьме, окутывающей палату, слышен хрип, ужасный предсмертный хрип. Он, то усиливается, то замирает, переходя в бульканье... Сиделка уже дежурит. Вот забились ноги под одеялом, вот, судорожно хватая воздух, протянулись руки... вот последний вздох - и все стихает. Через несколько секунд раздаются грубые, грузные шаги по коридору. Все ближе, ближе к палате. Показываются сторожа, отвратительные типы больничных сторожей: угрюмые, озлобленные, пьяницы из пьяниц. Они что-то несут. Это носилки для переноски мертвецов.
Мрачное шествие направляется лабиринтом больничных коридоров, ходов и переходов во двор. Этот двор огромной больницы наполнен строениями: тут и отдельные бараки, и службы, и ... мертвецкая. Вот оно, это последнее убежище больничных «гостей».
По прибытию сюда Купцов тут же распорядился, чтобы у входа в мертвецкую были поставлены сторожа, которые впускали бы посетителей не более одного человека сразу.
Когда мы первый раз вошли в эту обитель смерти, я невольно вздрогнул, и чувство неприятного холода пронизало все мое существо. Тяжелый, отвратительный запах мертвечины, вернее, смрадное зловоние разлагающихся тел ударяло в лицо. Казалось, этот страшный запах залезает всюду: и в рот, и в нос, и в уши, и в глаза.
- Бр-р! - с отвращением вырвалось у статского советника - Не особенно приятное помещение. И если принять еще во внимание, что нам придется пробыть здесь несколько часов, а то и весь день.
- Как? - в ужасе вымолвил я, - Здесь? В этом аду? Но для чего, Ваше высокородие? Что мы будем тут делать?
- Смотреть и наблюдать, - невозмутимо ответил он, - Видите ли, голубчик, несколько раз в моей практике приходилось убеждаться, что какая-то таинственная, непреодолимая сила влечет убийц поглядеть на свои жертвы. Будем уповать на это.
- Вот оно что, – понял я наконец. - И где же мы будем наблюдать? Откуда?
- А вот из этих гробов мы устроим великолепное прикрытие, откуда нам будет все видно и слышно.
Купцов закурил папиросу и стал отчаянно ею дымить. Я же не отнимал от лица платка, надушенного сильными духами, с ароматом сирени.Однако, эти меры с трудом заглушали до ужаса резкий трупный запах.
Пока Купцов сооружал нечто вроде высокой баррикады из гробов, я, совершенно не каясь, с содроганием глядел на покатые столы мертвецкой. Это было страшное зрелище. Рядом, близко друг к другу, лежало десять голых трупов без голов. Все это были сильные, здоровые тела мужчин, страшно обезображенные предсмертными страданиями. Так, у одного трупа были скорчены руки и ноги чуть не в дугу, у другого - пятки были прижаты почти к спине. Рядом же лежали десять отрезанных голов. Эти головы были еще ужаснее трупов. Точно головы безумного царя Ииуйи, в которые он играл, как в бирюльки. У большинства глаза были закрыты, но у некоторых открыты, и в них застыло выражение смертельного ужаса и смертельных мук. Была у этих смертей такая особенность, что обезглавлены они были одним способом: сначала нож втыкался острием в сонную артерию, а затем сильным и ловким движением производился дьявольский «кружный пояс», благодаря которому голова отделялась от туловища.
Тусклый, хмурый свет из высокого оконца покойницкой падал на эту страшную груду мертвых тел.
- Ну, Николай Александрович, пора. Пожалуйте сюда, голубчик, - пригласил меня Купцов.
Я был безмерно был рад спрятаться даже за такое мрачное «прикрытие», лишь бы только не видеть этого зрелища.
По условному знаку в мертвецкую стали по одному впускать посетителей. Кого тут только не было, в этой пестрой, непрерывно тянущейся ленте публики. Это был живой, крайне разнообразный калейдоскоп столичных типов. Начиная от нищенки и кончая расфранченными барыньками, любительницами, очевидно, сильных ощущений; начиная от последних простолюдинов и кончая денди в блестящих цилиндрах.
Они входили и почти все без исключения в ужасе отшатывались назад, особенно в первый момент. «Господи!», - в страхе шептали ветхие старушки, творя молитвы и крестя себя дрожащей рукой.
Были и такие посетители обоего пола, которые с громким криком страха сию же секунду вылетали обратно, даже хорошенько еще ничего не разглядев.
С двумя дамами сделалось дурно: с одной - истерика, с другой - обморок. Их обеих подхватил и вывел сторож.
- И чего, дуры, лезут? - недовольно ворчал Фёдор Михайлович.
Следом в мертвецкую вошел какой-то хмурый, понурый мещанин. Он истово перекрестился и только собрался начать лицезрение этой леденящей душу картины, как вдруг я, наступив на край гробовой крышки, потерял равновесие и грянулся вместе с ней на пол. Крик ужаса огласил покойницкую. Мещанин с перекошенным от ужаса лицом вылетел, как пуля, крича не своим голосом:
- Спасите! Спасите, Христа ради! Покойники летят, покойники!
Я быстро, еле удерживаясь от хохота, вскочил и пристроился, как и прежде.
- Это черт знает что такое, Николай Александрович! - начал Купцов шепотом строго распекать меня, хотя я отлично видел, что губы его трясутся от сдерживаемого смеха, - Эдак ты нам все дело можешь
