Костотряс - Прист Чери
Их осторожно раздули, добавили горстку щепок, еще парочку поленьев — и вот уже лениво заиграло пламя.
Брайар выпростала руки из рукавов и повесила пальто на крючок. Без верхней одежды ее тело выглядело тощим, словно она слишком много работала и слишком мало или плохо питалась. На перчатках и высоких коричневых ботинках осела заводская копоть, она была одета в брюки, как мужчина. Длинные черные волосы были стянуты узлом на затылке, но после двух смен прическа растрепалась, тяжелые пряди свисали как придется, гребни не удерживали прическу.
Ей было тридцать пять, и выглядела она в аккурат на свой возраст.
Перед оживающим, пышущим светом камином стоял большой старинный стул, обитый кожей. Брайар плюхнулась на него.
— Скажите мне, мистер… Простите, вы не назвались.
— Хейл. Хейл Куортер. И должен признать, встреча с вами — большая честь для меня.
На миг ему показалось, что она вот-вот рассмеется, но — нет.
Женщина протянула руку к небольшому столику и взяла кисет.
— Ну что же, Хейл Куортер, выкладывайте. Зачем вам понадобилось меня подкарауливать в такую-то непогоду?
Из кисета были извлечены клочок бумаги и добрая щепоть табака. Хозяйка умелыми движениями скрутила сигаретку и подпалила ее от лампы.
Пока что правда шла гостю на пользу, и он решился на очередное признание:
— Я знал, что вас не будет дома, когда шел сюда. Мне сказали, если я к вам постучусь, то вы застрелите меня через дверной глазок.
Кивнув, она откинулась затылком на кожаную спинку.
— Да, слышала такую историю. Отпугивает не так много народу, как можно подумать.
Трудно было понять, подтверждает она слухи или отрицает.
— Тогда спасибо вам вдвойне — за то, что не застрелили, да еще впустили к себе.
— Пожалуйста.
— Разрешите… разрешите, я присяду? Вас это не побеспокоит?
— Как угодно, но долго вы здесь все равно не пробудете, — с уверенностью сказала она.
— Вы не хотите разговаривать?
— Да, о Мейнарде я разговаривать не хочу. И мне нечего сообщить о том, что с ним случилось. Истины не знает никто. Но вы можете задавать любые вопросы, какие пожелаете. И вольны удалиться, когда начнете меня утомлять или когда вам наскучит слушать, как вам на разные лады твердят: «Я не знаю», — тут уж кому из нас дольше хватит терпения.
Приободрившись, он подтащил к себе деревянный стул с высокой спинкой, уселся прямо напротив собеседницы и открыл блокнот. В верхней части нелинованного листа были мелким почерком нацарапаны несколько слов.
Хозяйка тем временем спросила:
— А с чего это вас заинтересовал Мейнард? Почему сейчас? Он умер пятнадцать лет назад. Скоро будет шестнадцать.
— А почему бы и не сейчас? — Хейл просмотрел заметки на предыдущей странице, и карандаш его с готовностью завис над чистой бумагой. — Но если говорить прямо, я пишу книгу.
— Опять книга? — отрывисто бросила она.
— Без намека на сенсационность, — примирительно пояснил он. — Я хочу написать правдивую биографию Мейнарда Уилкса, поскольку убежден, что с ним обошлись на редкость несправедливо. Вы со мной согласны?
— Нет, отнюдь. Он получил ровно то, что заслуживал. Тридцать лет пахал как вол, за так, а от города, которому служил, никакого уважения не видел. — Она повертела в руках наполовину скуренную самокрутку. — Но все спускал им с рук. И я ненавидела его за это.
— Однако ваш отец верил в закон.
— Как и любой преступник! — чуть ли не рявкнула она в ответ.
Хейл оживился:
— Так вы в самом деле считаете, что он был преступником?
Последовала еще одна глубокая затяжка, потом женщина заговорила:
— Не передергивайте. Хотя вы правы. Он верил в закон. Временами у меня возникали сомнения, верит ли он во что-нибудь еще, но… да, в закон он верил.
Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь треском и шипением искр в камине. Наконец Хейл произнес:
— Я пытаюсь во всем разобраться, мэм. Только и всего. Мне кажется, речь идет о чем-то большем, нежели побег из тюрьмы…
— Почему? — перебила она. — Почему, по-вашему, он пошел на это? Какой теории будет посвящена ваша книга, мистер Куортер?
Он замялся, потому что не успел еще определиться — пока не успел. И решил поставить на версию, которая, по его расчетам, должна была показаться Брайар наименее оскорбительной:
— Думаю, он поступал так, как ему казалось правильным. Но если честно, меня больше интересует ваше мнение. Мейнард ведь растил вас в одиночку, если не ошибаюсь? Наверное, вы знали его лучше, чем кто-либо еще.
Ее лицо приобрело нарочито непроницаемое выражение.
— Хочу вас удивить. Мы были не так уж близки.
— Но ваша мать скончалась…
— …при родах, совершенно верно. Иных родителей я не знала, да и он был не ахти какой отец. Он не лучше разбирался в воспитании дочерей, чем я в географии Испании.
Почуяв, что разговор заходит в тупик, Хейл отважился на другой маневр, которым чаял вернуть ее расположение. Его взгляд блуждал по каморке — по добротной мебели без претензий на роскошь, по чистым, но видавшим виды полам. В глаза ему бросился коридорчик, ведущий в заднюю часть дома. С его места было видно, что все четыре двери в конце прохода закрыты.
— Видимо, вы здесь выросли? В этом доме? — изобразил он внезапную догадку.
Она не подобрела:
— Это всем известно.
— И все-таки они принесли его сюда. Один из участников побега и его брат — они принесли его сюда и попытались спасти. Послали за доктором, но…
Брайар ухватилась за провисшую нить беседы и потянула на себя:
— …но он чересчур надышался Гнили. И умер даже раньше, чем о нем узнал доктор. И честное слово, — она стряхнула в камин длинный столбик пепла, — так оно и лучше. Вы хоть представляете, что его ожидало бы, если б он выжил? Суд за измену, по меньшей мере за злостное неподчинение. В лучшем случае — тюрьма. В худшем — расстрел. У нас с отцом были разногласия, но такой участи я ему не пожелала бы. Да, так оно и лучше, — повторила она и уставилась на пламя.
Хейл на пару мгновений замешкался с ответом, собираясь с мыслями. Наконец проговорил:
— А вам удалось повидать его перед смертью? Я знаю, вы покинули Сиэтл одной из последних и наведались сюда. Удалось ли взглянуть на него в последний раз?
— Удалось, — кивнула она. — Он лежал вон в той задней комнате — на собственной кровати, под простыней, перепачканной рвотой, от которой в итоге и задохнулся. Ни следа посещения доктора, да он и не приходил, судя по всему. Я вообще не уверена, что в те дни, в разгар эвакуации, кому-то по силам было найти врача.
— Значит, он был мертв — и в доме никого?
— Никого, — подтвердила она. — Парадная дверь оказалась взломана, но при этом притворена. Кто-то с почтением уложил его на кровать, это врезалось мне в память. Тело прикрыли простыней, а возле кровати оставили его винтовку и жетон. Но он был мертв, окончательно и бесповоротно. Гниль не поставила его на ноги, спасибо Господу и на том.
Хейл строчил в блокноте, подбадривая собеседницу голосом. Карандаш порхал по бумаге.
— Как думаете, это сделали заключенные?
— Это вы так думаете, — сказала она. Интонация не казалась обвиняющей.
— Предполагаю, — отозвался он, хотя от уверенности захватывало дух.
Брат того заключенного рассказал ему, что жилище Мейнарда они оставили в полном порядке и ничего там не тронули. По его словам, тело уложили на кровать, а лицо прикрыли. Все эти подробности не всплывали ни в досужих разговорах, ни в официальных расследованиях по делу о Великом Побеге. А их за прошедшие годы хватило с лихвой.
— А затем… — с надеждой на продолжение начал он.
— Я вытащила его за дом и похоронила под деревом, рядом с его старым псом. Пару дней спустя пришли двое из городской полиции и выкопали его обратно.
— Чтобы знать наверняка?..
Она крякнула.
— Чтобы знать наверняка, что он не сбежал из города на восток; что Гниль не оживила его; что я зарыла его там, где показала им. Выбирайте сами.
