Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
Человек извинился за явку без приглашения, представился путейцем и протянул министру карточку. Там значилось:
«Сергей Юльевич Витте. Общество Центральных железных дорог».
«Из остзейских», — подумал министр.
— Покорнейше прошу простить мою дерзость, — говорил меж тем незваный гость. — Случайно узнал о том, что Ваше Превосходительство следует этим поездом и решил, что необходимо предупредить через вас Государя. Видите ли, какое дело: я десять раз говорил железнодорожным чиновникам о том, что ставить в Императорский состав грузовые локомотивы это опасно! Но никто меня не слушает! Передайте, пожалуйста, Государю: ездить ему с такой скоростью, как он ездит, грозит крушением! Россия рискует лишиться последнего представителя августейшей династии из-за лихачества кочегаров и переоценки наших насыпей...
Николай Львович кивнул, не удостоив выскочку ответа. Тот, вместо того, чтобы понять этот намёк и убираться восвояси, продолжал:
— А ещё передайте, пожалуйста, императору, что с Японией лучше не ссориться, потому как пропускная способность Великого Сибирского пути для поступления, в случае чего, военных грузов во Владивосток...
Тут Витте осёкся, столкнувшись с холодно-презрительным взглядом министра. Получив этот безмолвный ответ, самонадеянный умник, наконец, понял, что его непрошеным советам здесь не рады, и исчез.
«Ох уж эти немцы, — подумал Николай Львович, когда поезд тронулся, оставляя Витте на перроне. — Всю дорогу русских поучают! Нет, Бироны, прошло ваше время! Не пустим! Вот наглость... Сам-то даже не чиновник, а туда же, лезет умничать...».
***
К концу дня в Нижнем Новгороде из поезда вышла та часть приличной публики, что не покинула его ещё в Москве. Её места заняли дельцы, купцы, фабриканты, разбогатевшие крестьянские дети, скотопромышленники, золотодобытчики, дирижабельные магнаты и прочие неинтересные Николаю Львовичу личности. Между Вяткой и Пермью в салон-вагоне в одном углу обсуждали торговлю нефтью, в другом — производство корсетов машинным способом, в третьем — строительство школы в Никольск-Уссурийском уезде, в четвёртом ещё того хуже — устройство быта политкаторжан на острове Сахалин и писанину какого-то литератора на эту тему. После этого Николай Львович понял, что поговорить ему больше не с кем, и оставшуюся часть дороги провёл у себя в каюте за чтением «Собора Парижской Богоматери» Гюго.
До Читы, куда он ехал, оставалось ещё несколько дней ходу.
Глава 16, В которой Миша ищет, в чём подвох, но не находит.
— Вы — законный царь, — услышал Михаил.
Эти слова донеслись до его ушей не в первый раз. Позавчера, когда Вера Николаевна заставила его привести паромобиль к рабочей окраине, а потом под дулом пистолета войти в какую-то квартиру, где они заночевали вместе, Коржову уже была говорена эта фраза. Тогда Михаил пропустил ахинею мимо ушей, всю ночь думая, как бы убраться отсюда утром. На другой день, когда он не был отпущен на работу и лишен возможности дать весточку даже родным, а потом, вновь под дулом, наряжен в мундир служащего почт и телеграфов, пристёгнут к Вере Николаевне наручником и отвезён на какую-то дачу под Петербургом, то снова услышал невнятную белиберду о как будто бы царском происхождении. Сегодня его привели в чей-то заброшенный сенник со сгнившей крышей. Пробивающийся через образовавшиеся в ней дыры свет скупо падал на лица собравшихся в сарае людей и делал их ещё более мрачными и подозрительными, чем они в глазах Коржова были. И тут ему снова сказали:
— Вы — царь, Михаил.
И вот тут, на третий раз, в душу измученного страхом, переездами, погоней и непониманием происходящего пленника закралась мысль: а что, если это не просто шутка? Что, если не пустая болтовня? Что, если в действиях его похитителей и в самом деле имеется некий резон?..
В сарае, кроме Михаила, было пятеро: Вера Николаевна, которую он сто раз пожалел уже, что спас; толстощёкий усатый еврей средних лет; средних лет дама со скучным лицом, очень сильно напоминающая учительницу; молодой красавец лет двадцати пяти, беспричинно радостный, самодовольный, похожий на декадента; наконец, седеющий субъект под пятьдесят лет с бородой как у крестьянина, в очочках как профессор и с осанкой как у дворянина. Вот этот-то последний Михаилу и сказал:
— Вы — царь, Коржов.
Представился он Германом Александровичем, и пленнику показалось, что он здесь главный.
— Да какой я царь, помилуйте!
— Как какой? Самый что ни на есть настоящий, законный. Вам разве Вера Николаевна не рассказала то, как вы единственный были спасены во время выступления в Петропавловской?
— Рассказывала. Ну и всё равно...
— Вам тогда было два года. Наверняка какие-нибудь образы той бойни даже отложились в вашей памяти. Может, вспомните их, Михаил Александрович?
Миша вспомнил свои сны. Но говорить о них чужому человеку не захотел. Ответил вместо этого:
— Иванович. Иван был мой отец.
— То приёмный, — ответил «профессор». — А ваш родной отец был цесаревич Александр Александрович, сын Александра II, царствовавший несколько часов под именем Александра III... Скажите, Коржов, во сколько лет ваша мать родила вас?
— В сорок один. Что с того?
— А как долго они были в браке с отцом до того?
— Ну, лет пятнадцать, наверное, были. Что дальше-то?
Михаил продолжал упираться, хотя уже понял, к чему клонит Герман. Всё равно признавать правоту похитителей было противно.
— Есть у вас братья и сёстры?
— А вас это не касается!
— Вы правы, — отозвался собеседник неожиданно. — И правда не касается. Тем более, думаю, их нет. В любом случае, вы уже поняли, к чему я веду. Мне нужны не ваши родственники, а ваше понимание того, что заставило немолодую бездетную пару взять к себе ребёнка, к которому по нынешним абсурдным законам они даже не могли и приближаться.
— А я не считаю нынешние законы абсурдными! — заявил Михаил, почуяв в речах Германа Александровича какую-то противную себе нигилистическую гадость. Коржов уже давно подозревал, что его похитители это никто иные как политические преступники. — Я законы уважаю и царя чту! Это ясно?
— Ясно, отчего же не понять, — сказал «профессор». — Даже в чём-то разделяю ваше мнение. Ещё Белинский писал о том, что России нужно уважение хотя бы тех законов, которые уже есть. Ну так по этим-то самым законам, Михаил Александрович, вы и выходите государем! По указу Павла I трон после смерти Александра III должен был наследовать его сын при наличии такового — ну, то есть, вас — а не брат. Не Сергей. А Сергей — узурпатор.
— Сергей Александрович — законный император всероссийский, — испуганно пролепетал Михаил, услышав рядом с именем царя пугающее ругательство нигилистов.
— О, нет, Ваше Величество. Законный император это вы. А ваш дядя Сергей незаконно похитил вашу корону, попирая все священные устои.
Михаил взглянул в глаза Герману Александровичу. В них читались азарт, игра, хитрость, усмешка. Остальное же лицо собеседника оставалось непроницаемо спокойным. «Может, он из охранки? — подумал Коржов. — Проверяет?». Вслух сказал:
— Издеваетесь, что ли?
— Отнюдь. Приучаю вас к титулу.
— Не надо меня ни к чему приучать! — разозлился Коржов. — Скажите уже по-человечески: кто вы такие и что вам от меня надо?! Какого лешего вы держите меня здесь, в плену!?
— Во-первых, не в плену, а под защитой. Не забывайте, Михаил Александрович, о том, что вас ищет полиция: во-первых, по доносу вашей хозяйки, во-вторых, за похищение дирижабля, а в-третьих, за спасение Веры Николаевны, которую голубым мундирам не удалось уничтожить. Так что вы, конечно, можете высочайшим указом повелеть нам отпустить вас, но на вашем месте я бы так не делал: за решёткой, поверьте, не весело.
— Были?
— Случалось.
— Так кто вы такие? Поляки? Очередные заговорщики, злоумышляющие против царя-батюшки, я прав?
— Разве мы злоумышляем против вас, Ваше Величество? — подал голос румяный парень из-за спины Германа Алексадровича.
