Поручик (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Уложив его на шинель я встал во весь рост и огляделся.

Бомбы продолжали падать где-то за хвостом состава, наверное, цеппелин нашел себе другую цель. Наш паровоз пыхтел, выпуская клубы угольно-черного дыма, и по всей видимости, был не поврежден.

Я побежал вдоль состава, матерясь и призывая всех выбираться наружу. Чертов цеппелин расколошматил четыре вагона, один – товарный, два пассажирских и еще один – с лошадьми.

Не знаю, что меня дернуло, но я не выдержал и остановился напротив отъехавшей в сторону двери теплушки. Внутри дико стонала раненая лошадь. Ладонь почувствовала ребристую рукоять револьвера, большой палец взвел курок.

Шестизарядный барабан табельного револьвера опустошается очень быстро. Патронов мне хватило, потому что три из восьми лошадей были убиты разрывом бомбы наповал.

Понятно, что глупо. Понятно, что рядом, может, люди умирают. Просто совсем невыносимо было слышать, невозможно было делать что-то еще….

В одном из пассажирских вагонов обрушилась крыша, кто-то взывал о помощи из-под развалин. Я подумал, что очень хорошо, что поезд полупустой, иначе все было бы гораздо хуже.

– Чего стоим? Разбираем, разбираем все это и уносим к чертовой матери! – я взял привычный командирский тон, и растерянные бойцы-отпускники, какие-то гражданские, выбравшиеся из второго, менее пострадавшего вагона и железнодорожники принялись растаскивать обломки.

Я некоторое время работал с ними, пока меня не осенило, и я рванул к паровозу.

– Рация, у вас есть рация? – набросился я на машиниста. – Нужно вызвать авиаторов, чтобы они отогнали цеппелин, иначе раздолбит пути, как фронт снабжать будем?

Машинист и его помощники – перепачканные в масле и угольной пыли суровые мужики, переглянулись, и главный сказал:

– Рустик, хватай дрезину и дуй в Закопытье. Тут полторы версты, мигом домчишь. Нехай оттуда аеропланы вызывают, там есть телеграф. А вы, господин офицер, вот что… Тут вторая ветка есть, во-он стрелка, видите?.. В лес ведет. Так что не прервется снабжение. Работы много будет, но эшелоны гонять продолжим…

– Постойте, ветка в лес? Сможем отогнать туда поезд?

Рустик уже готовил дрезину, которая была прицеплена перед паровозом, а мы с машинистом бежали к поврежденным вагонам.

Огромные сосны прикрыли бы нас своими ветвями, которые склонялись над путями, а если идти малым ходом, чтобы дым из трубы нас не демаскировал… Безалаберность железнодорожников, не вырубивших лес у полотна на положенное расстояние сыграла нам на руку. Так что отогнать туда состав – это было хорошей идеей. Нужно было только разобраться с поломками, и как можно быстрее.

Взрывы бомб всё еще слышались верстах в двух, проклятый цеппелин не желал убираться восвояси. Сколько же у него боеприпасов? Что за монстр висит в облаках?

Кроме меня и машиниста осознанные действия организовались вокруг некого молодого человека, который в данный момент склонился над давешним проводником и умело бинтовал ему голову.

Этот юный джентльмен ехал со мной в одном вагоне со вчерашнего дня, я его заметил еще вчера вечером, запомнил франтоватую жилетку, накрахмаленную белую рубашку и серебряные запонки. Он курил в окно дорогую сигару, а проводник обращался к нему не иначе как "ваша светлость".

Теперь его светлость и его рубашка, и его жилетка были заляпаны в грязи и крови, и он, закончив бинтовать проводника, побежал к следующему – у того неестественным образом была вывернута рука. Отточенным движением он дернул пострадавшего за конечность, и выражение лица у того изменилось со страдающего на удивленное.

– Давайте, вставайте, нужна ваша помощь! Вывих у вас пустячный… Был…

Пострадавших было много – десятка два, и его светлость, вытерев пот со лба, заорал:

– Есть у кого-то спирт, одеколон, водка?!

Мы с машинистом были уже совсем близко, я достал из нагрудного кармана плоскую фляжку с коньяком и протянул ему.

– Коньяк. Подойдет?

– Подойдет. Подержите вот этого, нужно вытащить осколок и кровь остановить…

У полного господина из икры торчал здоровенный такой кусок деревяшки, по всей видимости – элемент вагонной мебели. Его светлость полил себе на руки коньяком, рванул край почти чистой рубашки пострадавшего длинными цепкими пальцами, а потом…

А потом р-раз – левая рука бьет пациенту пощечину, а правая, прерывая возмущенный вопль, дергает деревяшку! Это он что, так внимание от боли отвлекает, за неимением морфия? Коньяку бы дал, что ли… Ну и методы!

– Лейте! Лейте на бинт!

Я лью коньяк на бинт, а его светлость делает все остальное: обрабатывает и перевязывает рану.

– Спасибо, князь! Век помнить буду… – бормочет человек с перебинтованной ногой.

Князь?

Машинист орет что-то маловразумительное, его помощники отцепляют хвост поезда, и паровоз утаскивает голову вместе с поврежденными вагонами к стрелке. После нескольких хитрых маневров и движения задним ходом, поезд возвращается уже в укороченном составе, но зато без лишней нагрузки.

– По вагонам! Несите раненых в вагоны!

Я организовываю погрузку, пользуясь авторитетом золотых погон и командирским рыком. Князь-доктор отдает распоряжения по поводу тяжелораненых, машинист распекает проводников…

Через четверть часа эшелон малым ходом втягивается под сень вековых деревьев хвойного леса.

Я стою у открытых дверей и гляжу на проплывающие мимо стволы сосен, прислушиваюсь к звукам приближающихся разрывов авиабомб (да сколько их там, этих цеппелинов-то?), и радостно различаю гул моторов родной авиации. Летят, орлы!

– Господин поручик, можно вас?

– Да-да..

Его светлость пытается вытереть окровавленные ладони об одежду, потом пожимает плечами и говорит:

– Ни одной чистой рубашки. Не ожидал такого вот… Ехал налегке…

– Так вам переодеться? У нас с вами вроде один размер! Ради Бога, доктор, пройдемте в мое купе, возьмете что нужно…

У меня правда кое-что было из гражданского.

Я специально не назвал его "светлостью", хотел посмотреть на реакцию, а ему хоть бы что – и ухом не повел.

Не знаю, черт побери, как у него это вышло, но моя весьма скромная серая сорочка и коричневые брюки смотрелись на нем куда как аристократично! Правда, запонки он вставил свои.

– Благодарю, поручик… На станции сочтемся!

– А можно прямо сейчас?

– Что – сейчас?

– Ну, вы мне отвечаете на один вопрос, и рубашка с брюками остаются в вашем вечном пользовании…

Его бровь взлетела вверх, он удивленно глянул на меня, а потом махнул рукой:

– Валяйте…

– А вы в каком смысле светлость? – наконец выпалил я.

– Да бросьте вы, неужели…

– И всё-таки?

Он постоял минуту, а потом изобразил самый затейливый поклон из всех, что мне довелось видеть, и сказал:

– Позвольте представиться – Георгий Тревельян, князь Зурбаганский…

Мы сидели и пили чай в буфете на станции.

– Я ведь учился в Протекторате, на медицинском. Разругался с отцом, не хотел идти по военной линии. Потом война, Протекторат – наш противник, меня, естественно, отправляют к черту на кулички в какой-то лагерь лечить холерных военнопленных… Потом весь этот хаос и отец мой… М-да…

Отец его был министром внутренних дел, до всего этого. Настоящий был человек и настоящий имперец. Его повесили за ноги одним из первых, тогда лоялисты взяли себе такую моду – вешать за ноги имперцев. Вообще-то тогда их еще никто не называл лоялистами, но это уже другой вопрос…

– Я ненавижу войну, поручик. Понимаете? Я вот осознать не могу, каково это – человек родился, жил, любил… Родители его заботились, кормили в конце концов… Он потом учился, представляете, хотел стать кем-то… А потом р-раз – война. Шинель на плечи, винтовку в руки, и в первом бою – три пули в брюшную полость. Господи Боже, столько усилий, столько старания – всё впустую! Тем более – война современная! Вы лучше меня понимаете, вы военный: новобранца обучают, тренируют по-всякому, снаряжение ему дают, винтовку… Потом едет он вот в таком поезде, вместе со своей треклятой винтовкой и бах! Невесть откуда из-за облаков прилетает бомба, и нет ни солдата, ни винтовки… Все насмарку, все годы жизни, все месяцы тренировок! Это же безумие, настоящее безумие!