Мертвец с улицы Синих Труб - Владимир Торин
– Ваш пациент. Чем он болен?
– Синдром Котара.
– Котар! Редкий зверь… И какое вы предложили лечение?
Натаниэль Доу резко остановился. Он сделал это так неожиданно, что молодой доктор, последовав его примеру, едва не упал.
– Лучше скажите мне, Степпл, что это еще за Загеби? – Доктор Доу пристально поглядел на бывшего ученика.
– Простите, сэр?
– Мне сообщили, что моего пациента будет лечить некий доктор Загеби.
– Простите, сэр. Мне незнакомо это имя.
– Неужели?
Доктор Доу продолжил путь, Степпл не отставал. Они поднялись на третий этаж, вышли в коридор. По обе стороны располагались двери палат и процедурных кафедр.
Доктор Степпл кашлянул, не зная, как сказать то, что хотел, и неловко начал:
– Я уж было понадеялся…
– Что я вернулся? Нет уж, этому не бывать. Оставьте надежду, Степлл.
– Да, сэр. Я помню ваши слова: «Надежда – медленный яд».
Может, надежда и была медленным ядом, но вот мгновенно действующим ядом исходил взгляд двух злобных и колючих глаз, встретившийся со взглядом доктора Доу. Старуха-медсестра выглядывала из круглого окна в двери кафедры сердечной депривации, отчего казалось, что ее голова отделена от тела и помещена в какой-то аквариум.
Гертруда Грехенмолл. Тварь, которой доктор Доу с удовольствием лично ампутировал бы голову. Старшая медсестра больницы была самым подлым и коварным человеком из всех, кого доктор знал. Хотя по правде он вообще сомневался в том, что она – человек. Скорее уж, она была мерзостным порождением Ворбурга.
Внутри у доктора Доу разлилось теплое, приятное чувство, когда он отметил страх, на мгновение промелькнувший в глазах сестры Грехенмолл. Но он пришел сюда не за ней.
Дверь одной из попавшихся на пути процедурных кафедр была открыта. Хирургические машины стояли там со вскинутыми скальпелями и иглами. Повсюду была кровь, словно недавно на этой кафедре проходила не операция, а разрывание на куски. Доктор Доу узнал почерк.
– Карвера все еще подпускают к пациентам? – с досадой спросил он.
– Да, сэр. Сейчас он в любимчиках у господина главного хирурга.
– Разочарован.
Они прошли мимо больших портальных дверей в хирургический театр – когда-то доктор Доу проводил там свои операции под восхищенными и одобряющими взглядами джентльменов-врачей, приезжавших понаблюдать за его работой со всех концов города. Вероятно, Карвера с его топорной секцией и балаганными ужимками туда даже на револьверный выстрел не подпускают: невзирая на протежирование главного хирурга, его методы всегда отталкивали чопорных докторов из Старого центра, Сонн и с Набережных…
Доктор Степпл между тем во все глаза глядел на своего бывшего учителя. Он сразу же понял, что тот стал намного холоднее, намного более отчужденным. Он знал, что происшествие в больнице, из-за которого доктор Доу покинул свой пост, надломило его, и, разумеется, он был осведомлен о постигшем его вскоре личном несчастье. Натаниэль Френсис Доу и прежде был убежденным мизантропом, но сейчас перед доктором Степплом предстал человек, который будто прошел долгую кровавую войну вкупе с тюремным заключением и вдобавок узнал о собственном смертельном недуге. Гневный прищур ни на миг не меняется, поджатые губы не смягчаются, и если прислушаться, кажется, будто у него в груди тикает часовая бомба.
Натаниэль Френсис Доу чем-то действительно напоминал бомбу, которая грозила вот-вот взорваться. Как бы то ни было, путь ему преграждать не стоило: он пришел сюда за своим пациентом, и без него он не уйдет, пусть хоть провалится крыша больницы, а стены сложатся внутрь. От его решимости мороз пробирал даже доктора Степпла, который и без того постоянно чувствовал озноб и хронически не мог согреться.
Вскоре доктор Доу и едва поспевающий за ним Стивен Степпл оказались у тупиковой палаты коридора на третьем этаже. На двери висела табличка: «Палата № 39. Особый уход». «Особый уход» на деле значил «особый уход из жизни». Сюда отправляли умирающих – с бьющимся сердцем эту палату означенные пациенты уже не покидали.
В голове у доктора Доу сверлом прокручивалась мысль: «Он еще жив. Я должен успеть. Я должен…»
Перед дверью «39/о.у.» стояли Бергман и Фольмер, личные прихвостни доктора Грейхилла. Безмозглые злобные типы, способные лишь бездумно выполнять приказы своего начальника. Мастера запугивать пациентов и профессиональные господа-усмирители, с ними предпочитали не сталкиваться даже служащие больницы. Впрочем, доктор Доу был из числа тех немногих, кто их не боялся.
– С дороги! – велел он с такой яростью в голосе, что даже Бергман, который, казалось, мог проглотить его целиком, и Фольмер, при подобном исходе закусивший бы его цилиндром (с него бы сталось), вздрогнули и нерешительно переглянулись.
– Сэр, вы не должны…
У доктора Доу не было ни времени, ни желания выслушивать, что он там не должен.
– Вам лучше убраться с моего пути, или вы забыли, кто я такой?!
– Нет, сэр, доктор Доу, не забыли, но мы не можем…
Натаниэль Доу не стал дослушивать и одну за другой открыл защелки на саквояже. С каждым «клац» оба громилы судорожно и шумно сглатывали. Они побелели, губы их затряслись, но применить свое средство убеждения жуткому доктору все же не довелось.
– Доу! – раздался возмущенный голос со стороны лестницы, и Бергман с Фольмером, не сговариваясь, вздохнули с облегчением.
К дверям палаты «39/о.у.» подошел доктор Грейхилл, левая рука господина главного врача. Вдвоем с рукой правой (главным хирургом доктором Шеннибергом) они считали Больницу Странных Болезней своей собственностью.
Доктор Грейхилл всегда был гнилым человеком и пах соответственно, невзирая на все парфюмы. По мнению доктора Доу, он позорил профессию врача одним тем фактом, что испускает свое зловонное дыхание в воздух. В личной пыточной доктора Доу, которую тот выстроил у себя в воображении и в которую то и дело отправлял неугодных ему раздражающих личностей, доктор Грейхилл заслуживал отдельный, именной, стол.
– Я даже не поверил, когда сестра Мид описала ворвавшегося в больницу человека! – Толстяк одарил доктора Доу широкой улыбкой и снисходительным взглядом из-под круглых очков. – Как гром среди ясного неба! Как дождь из черных кошек! Уж не вы ли тогда говорили, Доу, что ноги вашей здесь не будет? И что же я вижу? – доктор Грейхилл демонстративно опустил взгляд. – Обе ваши ноги стоят на этом полу. Вы ведь в курсе, что все громкие заявления мгновенно обесцениваются, когда им противоречат?
– Леопольд Пруддс, – отчеканил доктор Доу. – Мой пациент. Где он?
– Простите,
