Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс

Джеймс Блэйлок

Глаз идола [сборник]

Невероятные приключения Сент-Ива[1]

СЛУЧАЙ С МЕХАНИЧЕСКОЙ МАРТЫШКОЙ[2]

На исходе прошлого столетия вокруг необычного происшествия, которое с легкой руки газетчиков обрело известность как «Жуть из Сент-Джеймсского парка» или «Случай с механической мартышкой», было изломано немало копий. Даже и теперь, добрых три десятка лет спустя, эту историю еще помнит кое-кто из старожилов, хотя большинство резко сменят тему, если завести о ней речь. При этом многие так и пребывают в неведении о характере связи — или, вернее сказать, о всяком отсутствии таковой — между коробкой, внутри которой обреталась самая обыкновенная заводная обезьяна, и той космической посудиной, что однажды поутру угодила в утиную заводь тихого парка.

Между тем мемуары профессора Лэнгдона Сент-Ива, оказавшиеся в моем распоряжении вскоре после загадочного исчезновения несчастного ученого, со всей определенностью свидетельствуют о том, что он находился в самой гуще упомянутых событий. Я готов поклясться, что принадлежавший Сент-Иву орангутан и так называемый «пришелец под покрывалом» суть одно и то же существо. Тем не менее логическая нить, которую можно бы и протянуть между этим созданием и «тварью в коробке» (эта последняя также попала мне в руки и представляет собой всего лишь заводную игрушку), остается пугающе тонкой. Фигурка под резной крышкой шкатулки, согласно результатам бегло проведенного расследования, являлась рукотворным подобием небезызвестной «ученой мартышки Моко» — дрессированной обезьяны, ездившей по стране с ярмаркой болгарских цыган и позднее ставшей героиней сонета Роберта Сервиса[3] под интригующим заглавием «Баловни судьбы в очереди за пособием». То, что деревянный примат из шкатулки оказался замешан в приключения бритого налысо орангутана Сент-Ива, стало итогом безумнейшего стечения обстоятельств и первым звеном цепи невероятных, если не нелепых, событий. Итак, перед вами вся история целиком, кое-где приукрашенная в моем стремлении к драматизму, однако в основе своей она неукоснительно следует фактам.

Профессор Лэнгдон Сент-Ив был блестящим ученым, масштаб влияния которого на исторический процесс обязательно отразят его научные труды, которым еще предстоит увидеть свет. Академия наук могла бы и сегодня оценить достижения профессора высочайшим образом, отнесись ее руководство более снисходительно к скандалу вокруг чингфордской башни и еще к паре пустячных недоразумений подобного рода, мешающих научному сообществу воспринимать эту историческую личность по достоинству, а не как пример помешательства, пусть и незаурядный.

Толчком для развития событий в парке Сент-Джеймс послужили первые опыты Сент-Ива в области космоплавания, каковые проходили — а вернее, достигли своей кульминации — в ночь на 2 июля 1892 года. Космический аппарат Сент-Ива имел форму шара, достаточно большого, чтобы с удобством разместить внутри одного пилота. Экспериментальное судно являлось первой ласточкой в дальнейшем ряду ему подобных, и выступить его пассажиром было поручено Ньютону — дрессированному орангутану, которому, буде он воспарит в космическое пространство, предстояло всего-то, нажав в сообразном порядке несколько кнопок, запустить магнетическое реверсивное устройство и тем самым вернуть корабль на место старта. Голову обезьяне выбрили для более плотного прилегания шапки из золотой фольги: та испускала слабый электрический заряд, навевая своему носителю легкую дремоту. Тому, чтобы орангутан не буянил во время полета, придавалось огромное значение, хотя, как нам предстоит убедиться, нужного успокоительного эффекта головной убор не возымел. Кроме того, животное снабдили парой серебряных башмаков на магнетических подошвах, которые прочно удерживали нижние конечности космолетчика на палубе судна; их задачей было стеснять движения орангутана на случай, ежели тот расшалится — или же (что весьма вероятно в условиях космоса) силы притяжения Земли ослабят свою хватку.

Готовясь к полету, Сент-Ив оснастил капсулу серебристой коробочкой с пружинным механизмом, который мог регулярно выпускать наружу струи насыщенного кислородом газа, возникавшего в результате взаимодействия концентрированного раствора хлорофилла со сжатым гелием. Данная мера позволяла поддерживать в герметично закупоренном аппарате необходимый состав атмосферы.

И вот, надежно устроив обезьяну в кресле пилота и взведя пружину шкатулки с хлорофиллом, великий ученый произвел запуск — отправил космолет в странствие с заднего двора лаборатории, которая размещалась в его харрогейтском поместье. Оттуда Сент-Ив радостно наблюдал, как сияющая штуковина уносится на юг по усыпанному звездами предрассветному небу. Но в тот момент, когда созданный им аппарат превратился, удаляясь, в далекую искру над горизонтом, профессора потрясло вдруг кошмарное осознание: он совсем позабыл своевременно пополнить кормушку орангутана! Малозначимый, казалось бы, факт, если бы не одно обстоятельство: награда в виде горсти зеленых слив, которыми смог бы полакомиться пилот, успешно нажав свои кнопки, обеспечивала успех своевременной настройки гироскопа и благополучное возвращение воздушного корабля в родную гавань. Предсказать поведение животного, оставленного, по сути, без честно заработанного угощения, не имелось никакой возможности. Исправить досадную ошибку — тоже. Мучимый тягостными раздумьями, обеспокоенный и обессилевший Сент-Ив забрался под одеяло, чтобы уснуть. В сложившейся ситуации ему оставалось лишь одно: уповать на лучшее.

За несколько недель до запуска космолета (уместность подобного отступления весьма скоро станет очевидна) в Челси раскинул свои шатры табор болгарских цыган, которые немедленно устроили распродажу чудодейственных бальзамов, целебных микстур и прочей дурно пахнущей дряни, заодно привлекая клиентов разного рода дешевыми развлечениями. В те дни, как, впрочем, и поныне, на Уайтхолл-роуд, как раз над известным в Лондоне пабом «Тени прошлого», квартировал некий Уильям Кибл — мастер-игрушечник, имевший репутацию человека крайне эксцентричного, если не сказать сумасшедшего. Он приходился недостойным уважения братом Уинифред Кибл, бывшей замужем за весьма состоятельным лордом Плейсером; эта кровная связь приносила всем одни только неприятности. Внося полную ясность, замечу, что Кибл вовсе не был обделен сестринским вниманием, зять невзлюбил его с первого взгляда. Важной персоне претило отвлекаться на причуды низкородного родственничка супруги и уж тем более — на всякие там карнавалы и бродячие цирки шапито. Однако дочь лорда Оливия[4], тайком покинув отчий дом, уломала дядюшку Уильяма сводить ее в цыганский табор. Раздраженный августейшим высокомерием лорда Плейсера Кибл уступил мольбам племянницы, и они вдвоем отправились на развеселую ярмарку в Челси, аттракционы которой показались им бледноватыми за исключением разве что проказ ученой обезьяны Моко. Откровенно говоря, сама Моко также не представляла собой ничего особенного: насколько мог судить Кибл, ее попросту обучили сидеть в кресле, пыхтеть сигарой и, как могло показаться, сосредоточенно изучать «Таймс»; в реальности же упомянутую газету обезьяна чаще держала перевернутой, а иногда даже жевала или с бессвязным мычанием рвала в клочья.