Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова
- Позвольте,- прерывает его судья,- это, очевидно, какое-то недоразумение. То, что вы говорите, не имеет отношения к делу Никиты Иванова. Нельзя ли ближе к делу?
- Да нет. Оно, этого... имеет,- Свидетель, наклонив голову к остро вздернутому плечу, смотрит куда-то в сторону диковатым взглядом своих черных косящих глаз. Вот увидел товарища Теффикова, общественного защитника, кажется, чуть кивнул ему головой.- Назначил... срок назначил.- Что-то совсем непонятное, никчемушное.- Сегодня... ну, это... в три часа.- Товарищ Теффиков, кажется, чуть подмигнул свидетелю. Он, похоже, кое-что понял.- Сумел назначить. Для брел... А? - Судья нетерпеливым движением берется за колокольчик. Свидетель нервничает, глаза его съезжаются к переносице, он отчаянно частит, скорострельно сыплет словами: - Отметить... Павлик-Равлик Глупая Улитка... вместе с нами самоотверженно. Был взят на поруки. Вполне оправдал... Переименовать: Мужественная Улитка. В порядке профилактики... прочистки... двое суток в лавовом потоке, под андезитовыми бомбами.- Он тускнеет, становится прозрачным, едва успевает подхватить свои щипцы, прислоненные к барьеру.- Их диаметр от...
Так мы никогда и не узнаем, каков диаметр этих андези- товых бомб. Он сгинул и унес с собой эти ценные сведения. Судья хмурится, переговаривается о чем-то вполголоса с заседателями. Видимо, недоволен этими случайными вторжениями.
- Следующий свидетель...
Что со мной? Что, собственно, произошло? Я стою за круглым барьером, на свидетельском месте, вижу совсем близко лицо судьи, бумаги на судейском столе, блик света на медном колокольчике. Моя рука лежит на барьере, как странно - сквозь нее просвечивает синий бархат но она на глазах уплотняется, становится нормальной, такой же, как всегда. Теперь я, оказывается, уже могу говорить. Мне задают вопросы.
Да, я журналистка, работаю в газете. Да, я помню это письмо молодого рабочего московского завода. Нет, я не счи таю свой ответ на его письмо хорошим. И удовлетворительным тоже не считаю.
- Ваш ответ нанес вред... Это могло повести к полному отравлению организма,- говорит заседательница (та самая, которая медик).-Вы понимаете меру своей ответственности?
Я не хочу оправдываться, считаю это недостойным. И все таки невольно лепечу какие-то оправдания. Столько-то писем в день... молодой работник, еще не было опыта... хотелось выкроить время, чтобы писать... домашние как раз болели...
- И я тогда хотела его позвать, автора письма, вернуть обратно, честное слово. Поговорить с ним начистоту, не щадя себя... Но как-то не решилась. Постеснялась, что ли.
- Надо решаться. Сметь надо! Лучше быть в глупом положении, чем причинить зло другому. Вы согласны?
Вмешивается прокурор:
- Значит, все-таки пощадили себя в ту минуту? А что, если мы вас сегодня за это не пощадим? Осудим? Сочтете ли вы такое решение справедливым?
О господи! Его только тут не хватало. И без него не сладко, так еще он терзает. Я пытаюсь быть ироничной, говорить легко, свободно.
- По-моему, сегодня все-таки судят не меня. Не так ли?
Судья коротко взмахивает колокольчиком.
- Ну, как сказать. И не задавайте, пожалуйста, вопросов. Это запрещено. Перейдем к временам гораздо более близким. Вы звонили насчет племянника, не так ли? А как же слова - пусть пройдут достойнейшие? Это из вашей статьи.
Я начинаю раздражаться. Уж очень они придирчивы, ни одной мелочи не упускают, за все цепляются.
- Такой звонок... Не вижу ничего страшного. Это, в сущности, пустяки. Не считается за грех.
- У нас все считается,- говорит судья веско, тяжело. Он разглядывает меня с какой-то странной жалостью.
- Но я же не просила за него. Я ни о чем не просила. Я только...
Судья обрывает меня:
- Не хитрите с собой. Ведь мы - это вы и есть. Вы сейчас перед самой собой.
- Значит, вы голос совести? Моей совести?
- Без вопросов! - Звонит колокольчик.- Есть время задавать вопросы, а есть время отвечать. Надо уметь держать ответ, звание человека включает в себя и эту обязанность.
На плечах у меня накинута вязаная кофта, та самая, полосатая, желтая с черным, что мне устроила приятельница^ Почему-то в голове стучат слова: цена предательства, цена предательства... Глупости! Во-первых, никакого предательства не было. Во-вторых, кофта тут совсем ни при чем, я же позвонила не из-за этого... я бы все равно...
А отчего, говоря обо мне, они помнят, перечисляют только отрицательное? Ведут счет одним моим минусам? Есть же у меня и положительные поступки. Вот в сегодняшнем номерд нашей газеты напечатан наконец мой материал о Берендееве. Сколько я времени и сил потратила на защиту дубовой рощщ на войну с Начальником и поддержку Савчука. Почему же! об этом сегодня не говорят? Большой трехколонник на третьей полосе. И кажется, литературно неплохо сделанный. Во всяком случае, в редакции многие хвалили.
Говорит молодой заседатель:
- Звонили, стало быть, насчет племянника? Так, так. Вам захотелось быть доброй, милой. Приятно, что и говорить, не отказать в просьбе, сделать человеку хорошее, особенно если это почти ничего не стоит. Один короткий звонок... Но можно ли быть доброй за чужой счет? Подсаживая вверх одного, вы тем самым сбрасывали вниз другого. Убивали кого- то другого. Его будущее, его призвание, его талант. Я считаю: тот, кто убивает творчество, совершает сверхпреступление. Сколько нравоучений. Л что, интересно, моей Ленке так. же неприятно слушать, когда у нас с мужем есть время произносить проповеди? Дети, в сущности, совершенно бес правны, беззащитны перед взрослым. Виноватому тяжелее выслушивать упреки, чем невиновному, постараюсь это не забыть,
И потом они сидят, а я стою перед ними. Должна стоять. И это неравенство позиций...
Заканчивая свою речь, молодой заседатель с логарифмической линейкой в кармане предлагает - по-моему, удивительно равнодушно, как-то между прочим,- выделить мое дело... судить по разряду убийц...
- Потом обсудим,- Судья кладет руну на клавиатуру, и я мигом переношусь обратно на свое место, в дальний угол зала,- Допрос свидетелей по делу Никиты Иванова закончен. Слово обвинению.
Прокурор поднимается е места. Он худой, с печальным интеллигентным лицом,
