И. Хо - 666. Рождение зверя
– Пять-шесть-пять-десять, – четко сказал он.
Все моментально вернулось на круги своя. Кирилл стоял у раскрытого окна на кухне. Он обернулся к матери:
– Я все понял. Мне надо идти.
– Иди, конечно, – тихо откликнулась Исида. – Я знаю, что ты исполнишь все так, как оно и должно быть исполнено. Хотя Осирис сомневался в тебе.
У Кирилла что-то надломилось внутри.
– Папа? Папочка… Почему он не пришел?
– Не расстраивайся, у тебя еще будет возможность с ним поговорить. Другое известие огорчит тебя гораздо сильнее.
– О чем ты? – насторожился Потемкин.
– Та девушка, Беатриче.
– Что с нею?
– Ты должен будешь оставить ее.
В глазах у Кирилла потемнело, душа его скукожилась, будто брошенный в огонь испанский башмак.
– Этого не будет, мам! – решительно произнес он.
– Это неизбежно, сынок, и это не вопрос твоего желания. Пробудившись окончательно, божественная сущность подавит земные страсти, тебе будет просто не до нее. Она всего лишь человек, и ее миссия уже выполнена, дальнейшая близость превратится для тебя в обузу. Хотя ты, конечно, можешь освободить ее от оков, превратив в существо нашего мира.
– Что ты имеешь в виду?
– Умертвить ее плоть.
– Убить Беатриче? – вскипел Потемкин. – Даже не думай.
– Тогда ваши пути расходятся. Тебе надлежит быть выше и сильнее этого.
– Пути господни неисповедимы, – парировал Кирилл. – И сила божия в немощи совершается.
– Воля твоя, я только хотела предупредить. Ладно, иди уже.
Лицо матери стало грустным, по морщинистой щеке прокатилась слеза. Она встала и подошла к нему. Кирилл слегка наклонился, и она поцеловала его в лоб. Что-то проникло в него с этим прикосновением. Потемкин приобнял ее, поцеловал в щеку – туда, где застыла слеза. Потом он взял книгу и направился к выходу.
Осирис
Беатриче сидела в коридоре и листала польский журнал Uroda[105] – единственное доступное советским женщинам издание о более-менее «заграничной» моде. Читать его, естественно, они не могли, зато с интересом рассматривали цветные картинки. Их мужья тоже их рассматривали, но по другим причинам: в «Уроде» можно было встретить элементы эротики – например, фотографии моделей в нижнем белье. Увидев Кирилла, Бета бросила журнал и вскочила:
– Ну как? Что она тебе сказала?
– Мама объяснила мне, кто я и зачем здесь.
– Мама? – Беатриче схватилась рукой за лицо и отпрянула. – Элохим!
В ее глазах смешались страх и восхищение, – Потемкин видел ее мысли, как мозг на томографе. Она думала о том, что теперь будет с нею.
– Для начала выберемся отсюда, – сказал Кирилл.
Он открыл дверь и пропустил даму вперед.
– Ой! – вскрикнула Беатриче, когда они покинули зазеркалье и оказались опять в тоннеле. – Что с тобой?
– Неужели рога выросли? Тебя даже на полчаса нельзя одну оставить, любимая.
– Дурак! На, посмотри.
Беатриче вытащила пудреницу и раскрыла ее, обратив к Потемкину круглое зеркальце. Кирилл улыбнулся: в ультрафиолетовом свете на его лбу четко проступал знак, похожий на арабскую букву «кяф», – .
– Поцелуй Исиды, – объяснил он. – Видимо, помада у нее какая-то особенная.
Они быстро пошли по коридору к выходу. Сознание Кирилла разорвало в клочья, и теперь из этого хаоса постепенно выкристаллизовывалась воля. Однако он не мог поверить в то последнее, что сказала ему мать, – его чувства к Бете были так же сильны. «Не стану ей сейчас ничего говорить, – решил Потемкин. – Надо подождать и посмотреть, как будут развиваться события».
– А что это за книга у тебя? – спросила фея.
– Так, подарок от мамы на день рождения.
Беатриче остановилась:
– Ой, милый! Прости, я совсем забыла… Поздравляю! Что тебе подарить?
– Ну… – усмехнулся Кирилл. – Главный подарок ты мне уже сделала – привела сюда. Так что готов удовлетвориться поцелуем.
Она подпрыгнула и чмокнула его в щеку.
– Дашь почитать? – спросила фея, когда они двинулись дальше.
– Видишь ли, мне только предстоит ее написать.
– Хочешь, я буду твоим летописцем? – неожиданно предложила Беатриче.
Кирилл повертел книгу в руках:
– Ты знаешь то письмо, которым она должна быть написана?
– Мой родной язык остался неизменным со времен гибели Содома, а наше письмо чище, чем самаритянское.
Она сказала это на языке Авраама. Кирилл посмотрел на нее – Беатриче говорила совершенно искренне, в ее душе не было и тени намерения навязываться. Он ответил ей на родном наречии, протягивая фолиант:
– Держи крепко, жена. От сохранности этой скрижали теперь зависит сохранность твоего мира.
– Ой, как все интересно! – Беатриче опять подпрыгнула и соскочила на русский. – Ну просто фантастическое кино.
От такой детской непосредственности Потемкин рассмеялся:
– Главное, чтобы у этого кино был хеппи-энд, дорогая.
Впереди показалась дверь в зал с шаттлом. Допотопный агрегат, курсирующий между мирами, стоял на месте. Кирилл набрал цифры номера в обратном порядке. Капсула лифта дернулась и полетела вверх. Кирилл увидел, что владения Исиды и Осириса стали иными: мрачное подземелье превратилось в сияющий всеми красками радуги океан, над которым парили сгустки света. «Символично, конечно, что вход в царство божие находится в месте, называемом Paradise», – подумал Кирилл, когда будка скрылась в шахте. Он вышел первым, вдыхая земную воздушную смесь, за ним выпорхнула фея. По идее, здесь должна была быть ночь, но все вокруг излучало такой же радужный свет. Потемкин будто надел прибор ночного видения, который к тому же давал не тускло-зеленую, а яркую разноцветную картинку.
– Ты видишь то же, что и я? – спросил он.
– В каком смысле? – шепотом переспросила Беатриче.
– Свет вокруг…
– Да нет, темень непроглядная. Только Луна и дорожка впереди светится.
Беатриче сказала это без всякой настороженности. Она понимала, что он видит нечто, недоступное ее зрению, и относилась к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Потемкин затворил проржавевшую дверь и услышал странный глухой голос откуда-то сверху:
– Ну надо же! Первый раз вижу, чтобы оттуда кто-нибудь выходил. Я-то думал, что здесь одностороннее движение.
Кирилл оглянулся и задрал голову, пытаясь понять, откуда исходит звук. Но источника как такового не было. С ним говорила вся огромная пальма.
– Что вы так подозрительно смотрите на меня, милейший? – весомо спросило дерево.
– А вы кто, извините? – несколько стесняясь, спросил Кирилл и тут же понял, с кем имеет дело.
Это был лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын. Кирилл помахал ему рукой:
– Доброй ночи, Александр Исаевич!
– И вам доброй. Поторопитесь, милостивый государь. Я вижу очень дурные предзнаменования, а мне, поверьте, отсюда хорошо видать.
Все пространство вокруг было наполнено разговорами. Трава, кусты, деревья и населяющие их твари полушепотом обсуждали Кирилла на тысячах наречий. Этот шелестящий гам шел отовсюду, проникая в его сознание.
– Ты слышишь это?
– Слышу что?
– Деревья… Они говорят со мной.
– Нет, я не слышу. Но если ты слышишь, значит, так оно и есть. Интересно, что бы сказали вегетарианцы, узнав об этом.
– Вегетарианство – психоз и самообман, – сказал Потемкин. – А уж о том, что в этом свете представляют собой православные посты, даже думать не хочется. Отказ от мяса животных в пользу убийства и поедания организмов, являющихся вместилищем человеческой души, – верх цинизма.
Он взял Бету за руку и пошел по дорожке сквозь райские кущи. На сей раз Кирилл сам четко видел путь. Он понял, что этот лес – то самое чистилище, временное пристанище умерших на пути во владения Исиды. Словно царь Соломон, он внимал голосам природы, посмеивался, что-то отвечал им, впитывал и пропускал через себя этот поток. У него было ощущение, что он слышит кого-то одного и всех одновременно. Его сознание растекалось по окружащему миру, проникая в него, земля под ногами начала дышать, а от далеких звезд послышались новые, до сих пор неизвестные ему голоса. Оттуда вновь полилась музыка сфер, восхитительная, повергающая в эйфорию. Мир вокруг стал похож на переливающееся всеми красками подводное царство, будто в яркий солнечный день он плыл через Большой барьерный риф, разглядывая все его великолепие. Кирилл увидел, как их, то ли идущих, то ли плывущих по лесу, сопровождает несколько светящихся объектов. Каждый из них представлял собой нечто сходное с актинией и шаровой молнией одновременно – дымчатая сфера, покрытая венчиком искрящихся щупалец. Их было семь, и оттенок каждого соответствовал цвету радуги. «Грейлины», – догадался Потемкин. Они начали на разном удалении вращаться вокруг Кирилла, образуя нечто наподобие солярной системы.
Кирилл посмотрел на Беатриче и увидел, что она полностью поглощена мыслями о нем. В ее душе боролись обожание и отчаяние. Фея думала о том, что тот, кого она ждала всю свою жизнь и кого всем сердцем полюбила, стал другим, и в этом виновата только она, так как сама привела его на заклание человеческой сущности. Она боялась, что теперь станет ему ненужной, что он оставит ее навсегда. А тогда ей самой станет не нужна эта жизнь, потому что жизнь без него представлялась ей мучением. Беатриче страдала от ужасной несправедливости этой ситуации, но твердо решила не подавать вида, что ее это тревожит. «Главное – улыбаться как ни в чем не бывало», – думала она. Кирилл поймал себя на мысли, что Исида оказалась права, – он действительно изменился. Эмоции Беты уже не затрагивали его, ему просто было любопытно. Прежний Потемкин остался в прошлом как личинка, а сейчас из куколки вылезала, расправляя крылья, имаго бабочки. Прошлая и настоящая сущности боролись в нем, предчувствуя приближение точки бифуркации.
