Дэвид Митчелл - Простые смертные
– Все еще очень неплохо выглядит на сцене, верно? В его-то годы? – Кенни Блоук предложил мне покурить, пока Деймон Макниш молол всякую чушь вроде того, что «вельветовые юбки – это преступление против человечества». – Я видел этих парней в Фримантле еще году так… в 86-м. Полная хренотень.
Кенни Блоуку было под шестьдесят, он носил в ухе какую-то железку и считался лучшим среди стариков согласно фестивальной табели о рангах. Я заметил, что и Деймон Макниш, и многие его современники превратились, по сути дела, в своих же фанатов – такая вот странная, постмодернистская судьба.
Стряхивая пепел в горшок с геранью, Кенни Блоук продолжил:
– Да, положение и у Макниша, как и у многих других, весьма незавидное. Угадай, кто не так давно играл в Басслтон-парке? Джоан Джетт и «Blackhearts». Помнишь их? Впрочем, тираж у них был небольшой, но все же у них имелась рента, и детишек учили в нормальных колледжах, как все. Мы-то, писатели, слава богу, хоть от подобной судьбы избавлены, верно? Так что это всего лишь прощальное турне по дорогам ностальгии.
Я подумал, что это, возможно, не совсем верно. Двадцать тысяч экземпляров «Эхо должно умереть» было распродано в Великобритании и примерно столько же в Штатах. Вполне прилично…
…но если учесть, что это новый роман Криспина Херши, то, пожалуй, маловато. Бывали времена, когда в обеих странах без вопросов продавалось и по сто тысяч экземпляров. Гиена Хол все время вел со мной разговоры насчет электронного варианта – он, видите ли, пересмотрел «старую парадигму продаж», – но я-то совершенно точно знал, почему «мой возврат к данной форме» потерпел неудачу и почему мой новый роман так плохо продается: дело в том, что Ричард Чизмен вцепился в меня, как ротвейлер. Одна-единственная дерьмовая рецензия – и сезон охоты на «анфан террибль британской словесности» открыт; так что когда объявили лонг-лист лауреатов премии Бриттана, роман «Эхо должно умереть» был куда лучше известен как «тот самый, от которого Ричард Чизмен не оставил камня на камне». Я оглядел изысканный бальный зал у нас за спиной. Чизмена по-прежнему не было видно, но вряд ли он сможет долго сопротивляться притягательной красоте смуглых латиноамериканских официантов.
– Ты сегодня заглядывал в старый квартал? – спросил Кенни Блоук.
– Да, вполне в духе ЮНЕСКО. Хотя и несколько нереально.
Австралиец проворчал:
– Таксист мне рассказывал, что РВСК[182] и секретным службам нужно место для подобных празднеств, потому что их Картахена – это, так сказать, де-факто демилитаризованная зона. – Кенни взял сигарету из протянутой мной пачки. – Только моей миссус не говори – она думает, я давно бросил.
– Так и быть, сохраню твою страшную тайну. Правда, сомневаюсь, что мне когда-нибудь удастся приехать к вам в?..
– Катаннинг. В Западной Австралии. В нижнем левом ее углу. По сравнению с этим, – Кенни Блоук широким жестом указал на великолепный зал в стиле латиноамериканского барокко, – мы живем просто у динго под хвостом. Но в той земле лежат все мои предки, да и расставаться с корнями мне что-то не хочется.
– В двадцать первом веке отсутствие корней – это, в общем-то, норма, – возразил я.
– Ты не так уж не прав, но именно поэтому, дружище, мы и остаемся жить в нашем родном и знакомом дерьме. Если ты родом из ниоткуда, то тебе и на другие места плевать с высокой колокольни.
Барабанщик Деймона Макниша выделывал такое соло, что я, глянув вниз, на целое море неистовствующих латиноамериканских юнцов, сразу почувствовал себя белокожим английским протестантом. И старым занудой. Сегодня пятница; сейчас в Лондоне десять вечера; завтра девочкам не нужно в школу… Вообще-то, Джуно и Анаис отнеслись к нашему с Зои пробному разводу с какой-то подозрительно зрелой рассудительностью. Мне казалось, что я, безусловно, заслуживаю нескольких слезливых сцен. Неужели Зои уже давно начала их готовить к возможному разрыву со мной? Мой старый приятель Эван Райс рассказывал, что его жена обратилась за советом к юристу за полгода до того, как у них в семье вообще было впервые произнесено слово «развод», а потому и сумела хладнокровно отсудить у него миллион фунтов. Когда эта гниль завелась в наших отношениях? А может, она была там с самого начала? Пряталась, как раковая клетка, еще тогда, на яхте отца Зои, когда, отраженный водами Эгейского моря, свет играл на потолке каюты, а пустая винная бутылка, почти неслышно погромыхивая, каталась по полу туда-сюда? Мы тогда праздновали полученное по электронной почте сообщение от Гиены Хола о том, что на аукционе стоимость моей книги «Сушеные эмбрионы» уже достигла семисот пятидесяти тысяч фунтов, а ставки все еще растут. Зои сказала: «Не пугайся, Крисп, но я бы хотела прожить свою жизнь вместе с тобой». Так или иначе… Так или иначе…
«Ничего, скоро и ты доплывешь!» – хотелось мне крикнуть тому слабоумному Ромео, которым был я сам. Не успеешь опомниться, как она уже «изучит» в Интернете докторскую диссертацию, посвященную исцелению с помощью магического кристалла, и назовет тебя узколобым, если ты вздумаешь задать вслух вопрос: а где же здесь наука? Она перестанет выбегать тебе навстречу, когда ты возвращаешься домой. Мощь обвинений, которые она на тебя обрушит, будет способна лишить тебя дара речи. Так-то, юный Ромео. И если в постели дела у вас пойдут лениво, то виноват, разумеется, окажешься ты, поскольку наложил вето на игру в польских троглодитов. А если преподаватель игры на фортепиано окажется слишком строг, то виноват тоже будешь ты, потому что следовало подыскать более сговорчивого. Если Зои испытывает неудовольствие, то это потому, что ты лишил ее возможности зарабатывать на жизнь самостоятельно. Секс с Зои? Ха-ха-ха! «Перестань давить на меня, Криспин». – «Я вовсе на тебя не давлю, Зои, я просто спрашиваю: когда?» – «Ну, когда-нибудь». – «Когда «когда-нибудь»?» – «Перестань давить на меня, Криспин!» Мужчины женятся на женщинах, надеясь, что те никогда не изменятся. Но женщины выходят замуж, надеясь, что мужчины изменятся непременно. В итоге обе стороны разочарованы, а между тем тот юный Ромео на яхте уже целует свою будущую невесту и шепчет: «Давайте поженимся, мисс Легранж».
Соло на барабане было завершено, Деймон Макниш, склонившись к микрофону, выдал: «One-two-three-five», – и «Sinking Ship» начал знаменитую «Disco in a Minefield». А я представил себе, как роняю сигарету в целое озеро бензина и превращаю площадь в пылающее подобие Судного дня…
И вдруг рядом послышался чей-то очень знакомый голос.
– …Так я ему и сказал, – говорил Ричард Чизмен. – Хм, нет, Хилари… у меня нет своего либретто, и я ничего не могу тебе показать, потому что свое дерьмо я спускаю в унитаз!
Ну точно, он! Лысеющий, сорокапятилетний, очень полный и бородатый. Я – то есть знаменитый писатель Криспин Херши – тут же пробился сквозь толпу и положил на плечо знаменитого критика тяжелую руку.
– Ей-богу, это сам Ричард Чизмен! Ах ты, старый волосатый содомит! Ну, как ты? Рассказывай!
Чизмен, разумеется, меня узнал и даже расплескал от волнения свой коктейль.
– О господи! – сочувственно воскликнул я. – Что ж ты прямо на свои пурпурные эспадрильи!
Чизмен улыбнулся так, словно у него выбита нижняя челюсть, – а ведь я так мечтал сам ее выбить!
– Крисп!
Не смей называть меня «Криспом», гребаный червяк!
– Тот стилет, который я прихватил с собой, чтобы воткнуть тебе в мозжечок, у меня украли еще в Хитроу, так что можешь пока гулять на свободе. – Те, что считали себя близкими к литературным кругам, уже начинали кружить возле нас, точно акулы возле тонущего круизного лайнера. – Вот ведь черт, чуть не забыл! – Я слегка ударил Чизмена по руке первой попавшейся салфеткой. – Ты, кажется, написал на редкость дерьмовую рецензию на мой последний роман? Это правда?
Чизмен с застывшей улыбкой прошипел сквозь зубы:
– Правда ли это? – И поднял руки вверх, словно в шутку прося пощады. – Хочешь как на духу? Я уже совершенно не помню, что я там написал и кто из новичков шлепнул в журнале этот материал, но если тебя это как-то задело, если нанесло тебе хотя бы самую малейшую обиду, то я прошу у тебя прощения.
Тут мне можно было и остановиться, но Судьба требовала от меня более эпического отмщения. А кто я, собственно, такой, чтобы противостоять требованиям Судьбы? И я повернулся лицом к собравшимся вокруг зевакам.
– Хорошо, давайте все вместе разберемся с этим начистоту. Когда появилась рецензия Ричарда на «Эхо должно умереть», у меня многие спрашивали: «Каково вам было читать такое?» Сперва я отвечал: «А каково было бы вам, если бы вам в лицо плеснули кислотой?» Затем, впрочем, я задумался, какими именно мотивами руководствовался Ричард. Для менее значительного писателя сгодился бы, например, мотив зависти, но Ричард и сам – романист достаточно крупного калибра, так что мотив мелкой зловредности тут попросту не катит. Нет, лично я считаю, что Ричард Чизмен просто всей душой любит литературу, а потому считает своим долгом говорить о ней правду – какой она ему самому представляется. И знаете, что я скажу? Браво, Ричард! Пусть ты и дал неправильную оценку моему последнему роману, но именно ты, – и я с силой хлопнул его по плечу, прикрытому мятой рубашкой, – являешь собой истинный бастион защиты от вздымающейся все выше волны лизоблюдства в среде литературной критики. И – заявляю это при свидетелях! – в моей душе нет ни грамма враждебности по отношению к моему другу Ричарду Чизмену. Особенно если он быстренько принесет нам обоим по большому мохито! Рronto, pronto[183], ах ты, грубиян, шелудивая литературная кляча!
