Пророчество о пчелах - Бернард Вербер
Клотильде кажется, что он ее отталкивает, но на самом деле он извивается, силясь изгнать из головы надоедливого паразита.
Внезапно распахивается дверь, в комнату вбегают двое тевтонцев с мечами наголо. Не дав Клотильде и Эврару глазом моргнуть, они приставляют к их шеям кончики своих мечей. Пристав в доспехах с королевским гербом провозглашает:
– Именем короля Филиппа, вы арестованы!
Солдаты заковывают их в цепи, волокут во двор аббатства и там швыряют в телегу.
– Я – Клотильда фон Фёхтванген, вдова великого магистра Конрада фон Фёхтвангена! – невозмутимо произносит Клотильда.
Но ее никто не слушает. В телеге лежат вповалку раненые тамплиеры в длинных ночных сорочках. С них сорвали облачение их ордена.
Телега трогается с места. Чернь провожает ее полными ненависти криками:
– Грабители! Вымогатели! Приспешники Бафомета! Обожатели Вельзевула! Содомиты! Идолопоклонники! Колдуны!
Двоим пленникам, подобно всем остальным в телеге, приходится уворачиваться от плевков, камней, нечистот.
Эврар не может поверить в происходящее.
Я незнаком с этими людьми, за что они меня ненавидят? Я не могу ответить им: «Вас обманули, вами воспользовались, чтобы нас ограбить. Ваш враг – король, а не мы!»
Клотильда сохраняет невозмутимость.
– Все кончено, – шепчет она Эврару. – Ничто уже нас не спасет.
В тюрьме на острове Сите их запирают в холодный сырой застенок. Свет в нее проникает через незарешеченную дыру в потолке.
Вместо кровати здесь только соломенный тюфяк, накрытый грязной тряпкой. В углу кувшин с водой и две кружки. Слышен мерзкий писк крыс, потревоженных появлением заключенных. Из-за стены доносятся крики.
Они садятся на тюфяк, безутешные и покорные судьбе.
Через некоторое время стражники волокут их в освещенный факелами зал, кишащий надрывающимися криком людьми. Здесь пытают тамплиеров: одного растягивают на козлах, другого подвесили, прицепив к ногам тяжелый груз, третьему прижигают ступни раскаленным железом. От истошных криков впору оглохнуть, от вони мочи и горелой плоти к горлу подступает тошнота.
Гийома де Ногаре, напялившего на голову мягкую треуголку, окружили монахи и палачи в капюшонах, скрывающих лица. Ногаре – пузатый коротышка с длинным бугристым носом и выпирающей нижней челюстью. Повернувшись к двоим молодым пленникам, он рычит:
– Где пророчество? Где вы его спрятали?
– Мы не знаем, о чем вы говорите, – смело отвечает Эврар.
– Я был бы рад избавить вас от пытки, но для этого нужна ваша помощь. Было бы очень жаль причинить вам такие мучения понапрасну. Но мы всегда добиваемся правды.
Ногаре подходит к Клотильде и с двусмысленной гримасой гладит ее по щеке. Она содрогается от отвращения.
Некто, стоявший до этого в тени, выступает вперед. Клотильда узнает его.
– Зигфрид! Мы с тобой родня! Не позволяй им меня пытать!
Но тевтонский рыцарь хватает ее за горло.
– «Пророчество о пчелах» принадлежит нам! Отдай его мне!
– Нет!.. – кричит Эврар.
Клотильда плюет Зигфриду в лицо.
– Даю вам ночь на размышление, – произносит Ногаре. – Завтра утром мы с Гийомом Умбером приступим к вашему допросу.
Ногаре жестом приказывает стражникам увести их обратно в камеру.
– Немедленно их допросите! – возмущенно требует Зигфрид, вытирая с лица слюну.
– У нас и без них хватает заключенных, – отмахивается Ногаре.
– Повторяю, эту парочку надо допросить без промедления! – злится магистр тевтонцев. – Вдруг они кому-то отдали пророчество и оно вот-вот покинет Париж? Дорога каждая минута!
Гийом де Ногаре меняет тон разговора со своим гостем:
– Помните, мессир Зигфрид, мы весьма ценим ваше содействие в этом деле. Но вас занимает будущее, а меня беспокоит настоящее. Я должен вырывать признания в ереси, чтобы папа не отвернулся от нас и не отлучил короля. Повторяю, у каждого свои приоритеты.
Зигфрид провожает Клотильду полным злобы взглядом и торопливо покидает пыточный застенок.
Ведя Клотильду и Эврара назад в камеру, один из стражников шепчет им:
– Лучше вам не запираться. Умбер – мастер допрашивать, лучше с таким не встречаться.
Обоих снова запирают в большой камере. Они долго не могут унять дрожь и начать друг с другом говорить.
Когда снова лязгает замок, они вздрагивают от испуга. Каково же их удивление, когда в камеру входит Ангерран де Мариньи! Оба радостно вскакивают.
– Сжальтесь, монсеньор, освободите нас отсюда! – молит его Эврар.
– Как представитель короля я имею право присутствовать на допросах и навещать арестованных. Но решить вашу судьбу может только Ногаре. Поверьте, я крайне этим удручен. Я пришел, чтобы вам помочь. Я могу избавить вас от пыток.
Клотильда и Эврар обнадеженно переглядываются. Мариньи вытягивает из рукава черный мешочек.
– Conium maculatum, она же цикута.
– Яд, который принял Сократ? – вспоминает Клотильда.
– От него нет противоядия. Надо растворить этот порошок в воде и залпом выпить. Знайте, ваша жертва не будет напрасной. То, что нынче делаем мы с вами, крайне важно для грядущих поколений, – говорит Ангерран де Мариньи и уходит, оставив им страшный черный мешочек.
86. Мнемы. Изобретение римского христианства
В 313 году римский император Константин принял христианство и прекратил преследование христиан (на их долю уже приходилось 10 процентов населения города Рима).
Чтобы приспособить новую веру к римской культуре, он созвал Никейский собор, задачей которого было учредить официальную религию. Требовалось переработать Новый Завет, чтобы снять с римлян вину за распятие Иисуса.
На первый план был выведен образцовый предатель Иуда. Всю вину взвалили на раввинов Храма и на еврейский народ.
На Никейском соборе епископам, удовлетворительно переписавшим, наконец, историю Иисуса, предстояло решить последнюю проблему – с обрезанием. Может ли необрезанный быть христианином? В конечном счете епископы решили вопрос следующим образом: Иисус Христос был не человеком, а полубогом, следовательно, его тело было нематериальным, то есть обряд обрезания был к нему неприменим.
Справившись с этой дилеммой, можно было учреждать государственное христианство: всем жителям Римской империи надлежало отказаться от поклонения Юпитеру и от прочих языческих культов и перейти в новую, католическую веру. По-гречески «католический» значит «всеобщий». Как ни парадоксально, после периода терпимости ко всем местным религиям (верующие должны были платить налоги, и только) Римская империя полностью поменяла свою политику и заклеймила все нехристианские верования как «суеверие» и «язычество».
В Египте Гипатия, дочь Теона, директора великой Александрийской библиотеки, основанной греческим царем Птолемеем, продолжала преподавать народу на улице геометрию, астрономию, математику, философию, диетологию (вслед за Пифагором и Аристотелем). Это не нравилось христианскому патриарху Александрии Кириллу (получившему впоследствии известность как «святой Кирилл). Он организовал похищение Гипатии. Ее подкараулили, схватили, привязали к повозке, провезли нагой по городу, потом разрубили на куски и сожгли на глазах беснующейся толпы, славящей палачей.
После этого патриарх Кирилл приказал спалить великую Александрийскую библиотеку, в которой насчитывалось
