Мэри Расселл - Дети Бога
— Minyan… только не говори, что владеешь и арамейским! Кстати, сколько языков ты теперь знаешь?
— Семнадцать. Я слегка нахватался в баскском и научился быть грубым с африкандерами.
Тут помехи пошли на спад, но не настолько, чтобы Эмилио чувствовал себя так, будто они — каким-то безумным образом — лишь старые приятели, болтающие по телефону.
— Но не арамейский, увы. Простоя заучил эту молитву наизусть.
— Мошенник! — воскликнула София, заливаясь знакомым хрипловатым смехом, уже свободным от слез.
Он закрыл глаза, стараясь не благодарить Бога, что ее смех не изменился.
— Итак, Дон-Кихот, — говорила София, — ты прилетел меня спасать?
— Конечно же нет, — с негодованием ответил Эмилио, пораженный тем, как замечательно звучит ее голос. Как весело… — Я заскочил на чашку кофе, А что? Тебя нужно спасать?
— Нет, не нужно. Но от кофе и я бы не отказалась, — призналась София. — С последнего кайфа прошло столько времени!..
— Что ж, мы привезли его много, но, боюсь, он без кофеина.
Наступило потрясенное молчание.
— Прости, — уныло произнес Эмилио. — Никто не согласовывал со мной накладные.
Молчание нарушили тихие возгласы ужаса.
— Это была канцелярская опечатка, — сказал он с искренней болью. — Мне вправду очень жаль. Я казню каждого, кто виновен в этом. Мы насадим их головы на колья…
София начала смеяться.
— О, Сандос, я всегда тебя любила.
— Нет, не любила, — обиженно сказал он. — Ты меня возненавидела, лишь только завидев.
— В самом деле? Значит, я была дурой. А насчет кофеина ты пошутил, правда? — осторожно спросила она.
— Разве я когда-нибудь шутил о подобных вещах?
— Только если считал, что я на это попадусь.
Ненадолго повисла пауза, а когда София вновь заговорила, в ее голосе слышалось спокойное достоинство, всегда восхищавшее его:
— Я рада, что выжила и могу с тобой опять говорить. Все изменилось. Руна теперь свободны. Ты был прав, Сандос. Ты был прав с самого начала. Бог хотел, чтобы мы сюда пришли.
Позади него раздались голоса других, бурно реагировавших на сказанное ею, а Эмилио ощутил, как Джон сдавил ему плечи, и услышал его яростный шепот:
— Ты слышал это — ты, придурок! Слышал?
Но его собственные глаза, казалось, сбились с фокуса; Эмилио обнаружил, что ему трудно дышать, и потерял нить разговора, пока опять не услышал свое имя.
— А Исаак? — спросил он.
Молчание наступило столь резко и тянулось так долго, что Эмилио, повернувшись в кресле, посмотрел на Франца.
— Связь в порядке, — тихо сказал Вандерхелст.
— София? — позвал Эмилио. — Последнее, что мы слышали: Исаак был очень юным. Я не хотел…
— Он давно меня оставил. Исаак… Он ушел много лет назад. Ха'анала последовала за ним, и мы надеялись… Но никто из них так и не вернулся. Мы столько раз пытались их разыскать, но война длилась очень долго…
— Война? — спросил Дэнни, но Сандос уже говорил:
— Все в порядке. Все в порядке, София. Что бы ни случилось…
— Никто не ожидал, что она затянется настолько! Ха'анала… О, Сандос, это слишком сложно. Когда ты спустишься? Я все объясню, когда ты доберешься до Галатны…
Эмилио словно ощутил удар в живот.
— Галатны? — спросил он почти неслышно.
— Сандос, ты там? О, бог мой, — выдохнула она, сообразив. — Я… я знаю, что с тобой тут произошло. Но все изменилось! Хлавин Китери мертв. Они оба… Китери мертв… много лет, — произнесла София затухающим голосом. Но затем заговорила твердо: — Теперь во дворце — музей. И я живу здесь… просто еще один кусочек истории.
Она умолкла, а Эмилио пытался думать, но на ум ничего не приходило.
— Сандос? — услышал он ее голос. — Не бойся. К югу от гор Гарну нет никаких джанада. Мы-и-ты-тоже в безопасности здесь. Честное слово… Сандос, ты там?
— Да, — сказал он, беря себя в руки. — Я тут.
— Когда ты сможешь спуститься? И сколько вас?
Вскинув брови, он повернулся к Карло и спросил:
— Через неделю?
Карло кивнул.
— Через неделю, София. — Он прокашлялся, пытаясь звучать уверенней. — Нас восемь, но пилот корабля останется на борту. Вниз спустятся четыре иезуита и два… бизнесмена. И я.
Она пропустила подтекст.
— Вам нужно приземлиться юго-восточнее Инброкара, чтобы не повредить огороды. Ты видел их? Мы зовем их робичоксами! Проводятся конкурсы на самые красивые и действенные проекты, но без призов, поэтому никто не делается пораи. Я пришлю за вами эскорт. Опасности нет, но мне уже трудно ходить, а найти дорогу сквозь огородные лабиринты невозможно, если ты не рунао… Только послушай меня! Я слишком долго прожила с руна! Сипадж, Мило! Кое-кто всегда так болтал? — смеясь, спросила София. Сделав паузу, она перевела дух и сбавила темп. — Эмилио, не жди, что я такая же, какой была. Я теперь старуха. Я — развалина…
— А разве не все мы? — спросил Эмилио, уже вполне владея собой. — И если ты развалина, — прибавил он мягко, — то роскошная… Мендес, ты будешь Парфеноном! Главное — ты жива, невредима и благополучна.
Он вдруг обнаружил, что говорит искренне. В данную минуту лишь это и имело значение.
33
Ракхат
Октябрь 2078, земное время
Потом София поговорила с обладателем приятного итальянского голоса насчет товаров и обсудила с пилотом координаты и траекторию полета. Предварительно наметили посадить катер у реки Пон, но договорились ежедневно выходить на связь для вопросов и согласований, пересмотров и корректировок. Неловкое прощание с Сандосом, а затем… она снова оказалась на Ракхате — одна, в тихой комнате, схороненная вместе со своими воспоминаниями, вдали от суеты и болтовни.
Теперь во Дворце Галатны не было зеркал. Без каких-либо напоминаний о реальности, которую Сандосу предстоит узреть, София Мендес могла — на какое-то время — представлять себя стройной и энергичной, ясноглазой и полной надежд. Надежды, по крайней мере, остались… Нет, осуществились. «Бывают справедливые войны, — подумала она. — И искупительные жертвы… О, Сандос, — подумала София. — Ты вернулся. Все это время я знала, что ты вернешься…»
(Вернешься.)
— «Исаак, — вспомнила она, цепенея. — Ха'анала».
София долго сидела без движения, собирая все, что хранилось в душе. Это смелость, спрашивала себя она, или же глупость: открывать свое сердце холодному ветру и вновь ждать день заднем, не получая ответа, — покуда не увянет надежда?
«Как я могу не пытаться?» — спросила себя София. И поэтому попыталась еще раз.
— Прочти это, — сказал Исаак.
Оно ждало его, как ждали помногу лет прочие обращения. По утрам он всегда первым делом проверял файл своей матери, потому что проверка была его правилом, но никогда не отвечал. Ему было нечего сказать.
В похожих обстоятельствах другой человек разделил бы со своей сестрой душевную боль этих посланий, где возлюбленных чад умоляли вернуться домой или хотя бы сообщить их матери, что оба они живы. Исаак не понимал, что такое душевная боль. Или сожаление, или тоска, или взаимная преданность. Или гнев, или обманутое доверие, или предательство. У таких понятий не было четкости. Они включали в себя предположения о поведении других, а у Исаака таких предположений не было.
Письма Софии всегда были адресованы им обоим, несмотря на все, что произошло за эти долгие годы — с тех пор, как они покинули лес. Прочитав последнее, Ха'анала аккуратно закрыла блокнот.
— Исаак, ты хочешь вернуться? — Нет.
Он не спросил: «Вернуться куда?» Это было не важно.
— Наша мать этого хочет. Последовала короткая пауза.
— Она уже старая, Исаак. Она может умереть.
Для него это не представляло интереса. Поднеся руки к самым глазам, Исаак принялся строить из пальцев фигуры. Но даже сквозь пальцы он видел Ха'аналу, глядевшую на него.
— Я не вернусь, сказал он, опуская руки. — Они не поют.
— Исаак, послушай меня. Наша мать поет. Твой народ поет. Она сделала паузу, затем продолжила:
— Там есть и другие из твоего вида, Исаак. Они опять прилетели…
Вот это его заинтересовало.
— Музыка, которую я нашел, правильная, — произнес он не с торжеством или удивлением, но констатируя: из туч идет дождь, ночь следует за днем, эта музыка — правильная.
— Они могут не остаться тут, Исаак. А наша мать, возможно, отправится с ними. — Пауза. — Туда, откуда прилетел ваш вид. — Длинная пауза, чтобы он это услышал. — Исаак, если наша мать решит вернуться на Землю, мы никогда больше ее не увидим.
Он похлопал пальцами по щекам, по гладким местам, где не растут волосы, и начал гудеть.
— По крайней мере, тебе следует с ней попрощаться, — настаивала Ха'анала.
В слове «следует» не было четкости. Исаак обдумал «следует», но обнаружил в нем лишь шум насчет ответственности к другим, обязательств. Он не понимал эмоций, для которых требуется два или более субъектов. Его эмоции несли информацию лишь о его собственном состоянии. Исаак мог быть расстроен, но не кем-то Он чувствовал гнев, но не на кого-то. Испытывал удовольствие, но не благодаря кому-то. Ему не нужны были предлоги. И лишь пение нарушало эту модель. Исаак понимал гармонию: петь с кем-либо. Именно так Ха'анала объяснила свое супружество с Шетри: «Мы в гармонии».
