Ник Гали - Падальщик
Когда все закончилось, Ли-Вань подошел к капитану и Сказал, что останется ночевать Кройдоне. Его позвали в гости живущие здесь друзья. Нет, нет, его не надо подвозить, — ему хочется пройтись, а друзья живут неподалеку. Несуществующие друзья.
Сейчас он шел по пустынной улице и мучительно думал про себя о том, что путь Яхи все-таки странен. Яхи подсказал ему, как найти способ удовлетворить демона, одновременно делая добро. Это для Ли-Ваня был путь к свету через землю. Яхи все просчитал в своем алгоритме. Но если Ли-Вань сегодня ночью спасал Женщин от насилия, мешал плохим людям использовать их, — отчего же сейчас он чувствует, как зло во много раз худшее, чем то, с которым он только что боролся, рвется в его сердце, словно окликнутое? Почему теперь так хочется ему вернуться в тот, — или в похожий на тот, — дом, и…
На улице, по которой он шел, дома были редки, словно зубы Во рту старика. За домами начинались черные пустыри и овраги.
Половина из домов по улице была заколочена, в остальных не горел свет. Впрочем, света было в избытке — сверху палила белая Луна; в ее пронзительном, пахнущим керосином свете мир казался мертвецом, положенным на стол для вскрытия.
Он вдруг увидел у дороги поблескивающую лунным светом ограду, а за ней кладбище. На пригорке за кладбищем стояла маленькая церковь. Ли-Вань удивленно посмотрел на ее шпиль — от времени или по странной прихоти зодчего тот был наклонен вбок; казалось, чья-то рука, ухватившись за шпиль, попыталась выдернуть церковь из земли, — крест смотрел в сторону.
Любой храм годится, чтобы говорить с душой.
По привычке Ли-Вань расстегнул карман на кителе, вынул коммуникатор… Подержав прибор в руке и так и не открыв крышки, положил его обратно в карман.
Словно отвечая на его действие, темное окошко церкви осветилось дрожащим зеленым светом.
Ли-Вань поискал калитку; не найдя ее, перебросил через изгородь ногу, перелез, встал ногами на жирную землю. Без дороги пошел вверх.
Старинная деревянная дверь была обита ржавым железом; он подошел к ней, потянул за холодное кольцо, вошел в пахнущий плесенью полумрак. В темном проходе между рядами кресел он увидел деревянный подиум, — на нем, на накрахмаленной белой салфетке с кружевами, тускло освещенный четырьмя толстыми свечами, сидел… голый младенец.
Не веря глазам, Ли-Вань сделал шаг ближе. Действительно, это был ребенок, — но только непропорционально большой, огромный, размером со свинью. Младенец сидел, повернувшись к Ли-Ваню спиной; вот он приподнял опущенную ниже плеч голову с пульсирующим родничком…
Ли-Вань растерянно оглянулся.
— Эй! Кто-нибудь?
Из углов прыгнула темнота. Ли-Вань попятился к выходу.
Внезапно ребенок на подиуме бесшумно и быстро повернул к нему голову. Кровь застыла у Ли-Ваня в жилах: глаза у младенца были черные, пустые. Ли-Вань хотел бежать, но ноги вдруг сделались словно куски глины, — тяжелые, не поднять.
В ужасе он смотрел на ребенка — лицо того на глазах начало покрываться плесенью; вот уже весь он, словно дерево мхом, оказался опутан зелеными нитями гнили. В следующую секунду монстр стремительно, словно зверь в норе, развернулся на подиуме, с тоской посмотрел куда-то вверх и вбок и издал протяжный стон. Вот губы его сложились в страшную улыбку, тихий свистящий голос донесся откуда-то сверху, из темных глубин церковной кровли — Зачем вошел я в эту страну?..
Глава IV
Сутра Красных Пирамид
(Откровение Падальщика)
Зачем вошел я в эту страну? Пусто и выжжено все кругом.
Страна Красных Пирамид, так называется она, но даже пирамиды здесь унылы. И люди здесь странны. Они ходят вокруг и показывают друг другу то, что видели; и рассказывают друг другу то, что другие рассказали им. И чем дольше они делают это, тем больше высыхает земля у них под ногами, тем больше уходят в пыль их унылые пирамиды.
Но вот пришли ко мне и говорю им.
«И много видели вы, и много слышали, и много узнали. И говорили вы друг другу то, что слышали; и показывали друг другу Го, что видели; и удивляли друг друга. Но не видели вы главного, потому что никто не показал вам; и не слышали вы главного, Потому что никто не сказал вам.
Но вот, пришел, и говорю вам.
Зачем говорите сказанное? Зачем показываете виденное? Согда делаете так, себя самих едите, каждый день по кусочку. Вот жертва ваша главная, вот дар бесценный, в яму выброшенный. А потом ходите к богам вашим, и нечего вам дать им. И гибнут боги ваши от голода.
Один лишь предмет в суете своей забываете, об одном лишь не думаете, но обо всем другом думаете. О чем же не думаете вы? О себе самих. По клочкам мясо от себя отрываете, и кормите им других, а другие вас своим мясом кормят, и так липните вы друг к другу, как женщины; и врастаете плотью в соседа, и в конце неудобно вам больше ни спать, ни есть, ни жить в вашей стране.
И ходят по красным полям вашим сгустки мяса, на восьми ногах, да на двенадцати. И торчат из сгустков по восемь рук, да по двенадцать. И рты, и глаза у вас перекошены и сидят то на лбу, то на ягодице. И утробно воя, любите друг друга внутри себя, новым мясом прирастая. И ищете себя каждый в сгустке, да найти не можете, и вместо этого находите вы в нем других таких же уродов, как вы, и начинаете кормить.
И называется это у вас любовь. И от того, что приятно вам трение друг в друге, решили вы назвать все, к чему вас тянет, этим словом. Но есть у вас и грех. Что же называете вы грехом? Называете вы так любовь, но лишь когда сильнейший из вас любит.
И вот, стремитесь вы слипнуться в один огромный сгусток мяса, с миллиардами глаз, с миллиардами ртов, рук и ног. И мечтаете вы, чтобы в этом сгустке была лишь любовь, но не грех. И хотите кататься в этом сгустке по стране Красных Пирамид, пока не сотрете их и не выровняете землю.
Но говорю вам. Разве приятное ваше — не в вас самих и не вам принадлежит? А в сгустке не знаете, что ваше, а что нет. Почему же стремитесь иметь по двенадцать глаз да по двенадцать рук?
И трухой становится виденное вами, и трухой становится слышанное. Но горит много костров в стране Красных Пирамид, и сгорает труха в огне. И если чудище ваше многорукое и многоногое, которое любите, в костер заползает, то вспыхивает труха, — и тогда кричите от боли, и расцепляетесь.
И когда трухой хотите пирамиды сравнять, смешно. И когда из трухи суп и кашу себе хотите сварить, смешно. И когда трухой жертву богам набиваете, смешно. Но плясать надо на трухе, и смеяться, и жечь из нее костры.
Но смеяться не умеете. Топчитесь по одному у Красной Пирамиды, и говорите друг другу: «Плохо нам, но есть у нас «пирамида». Но сами вы еще раньше пирамиду эту по горсти из пыли насыпали, да про то не помните. И прошел дождь, и затвердела пыль. И нравится вам, что много земли лежит кучей, и думаете: «Вот поедим друг друга, чтоб было много нас в одном, и станем, как эта пирамида». Но труха еще хуже, чем пыль — горит в огне и гниет под дождем. Что построите из нее? А из мяса строят только черви могильные.
И так любите вы свои пирамиды, а построив их, хотите превозмочь. Иные же из вас ничего не строят, но в отхожее место одно и то же ходят. И когда вырастает гора нечистот, говорят: «Вот, теперь и у нас есть пирамида». И боги их воняют. И сами они становятся жалки, и ненавидят друг друга за запах и грязь. И еще больше других хотят превозмочь ту гору, что объявили пирамидой, и нечистотами давятся, к «любви» призывая. И самые нечистые из вас пухнут возле этих куч, других пожирая.
И иные из вас не знают царя иного, кроме распухших сгустков этих. И говорят им: «Не мы, но вы». И не знают сами, есть они или нет их. Себя ощупывают иногда и восклицают довольные: «Вот мы!» И тогда близких и друзей своих бьют и убивают. Но не едят даже, а так бросают, так что приходит чудище с Двенадцатью ногами и с глазами на ягодице, и оно пожирает их. И когда делается так, то опять не чувствуют себя люди, а говорят: «Не мы, но вы», и кланяются уже чудищам, и куски от себя отрывают и бросают им…
И знайте еще — по земле вашей, красной от пыли, рыщет бронзовая собака. И глаза ее, как угли, и изо рта ее — огонь И когда находит вас бронзовая собака, сгоняет в кучи, чтоб видели вы друг друга и чувствовали запах друг друга. И когда учуете друг друга, тогда начинает у вас течь слюна, и кидаетесь друг на друга и упавших терзаете. Но бронзовая собака не ест улиток, но ждет, чтобы съесть быка. И когда кровавый ком ваш вырастает с пирамиду, тогда ест. И кто строит пирамиду, пусть знает, что готовит он пир для бронзовой собаки.
Но вижу мало в глазах ваших. Смотрите во все глаза, но не видите; слушаете во все уши, но не слышите. Как сказать вам, чтобы поняли вы? Близок конец вашей страны, скоро разрушатся Красные Пирамиды. Прочь уходите отсюда; горе тому, кто здесь останется…»
Глава V
Последняя сказка Аилы
