Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов
– Понимаю. Твоя личная гештальт-терапия.
– Именно! Наконец-то у сапожника будут собственные сапоги! – сказал очень довольный шуткой Кузнецов.
На следующий день Аркадий отменил всех пациентов и вновь поехал в монастырь, чтобы быть на отпевании. Так бы он, может быть, и не решился, памятую о том, сколько было народу в первый день, когда тело привезли в обитель, но чудом все успевающий келейник отца Серафима прислал психологу приглашение, хотя никто его ни о чем не просил. Получив билет, Кузнецов не стал раздумывать и сорвался проводить друга в последний путь.
В монастыре снова было битком, хотя и несколько вольготнее, чем в предыдущие дни. Хотя траурная церемония и совпала с богородичным праздником. Аркадию, приехавшему несколько раньше, чем требовалось, даже удалось пробраться внутрь храма, хотя он и не сильно рассчитывал на такую удачу. Широкие носилки (что-то вроде паланкина, только без кабинки), на которых стоял гроб с телом отца Серафима, были на прежнем месте перед алтарем. Там, где обычно стоит праздничная икона. Только пола под ними не было видно – все пространство снизу и где-то на метр по периметру погребального ложа было завалено лепестками цветов. Рядом стояли двое послушников, безжалостно дербанящих приносимые букеты на лепестки. Однако, если бы они этого не делали, в церковь невозможно было бы войти. Кузнецов занял удобную нишу у крестообразной колонны и стал ждать.
Отпевание было назначено на полдень. К этому времени почти все бабульки, традиционно составляющие костяк паствы Русской церкви, кроме, конечно, хорошо знавших батюшку и, соответственно, имеющих приглашения, разошлись. Аркадий еще видел хвост очереди в разноцветных платках, плывущей к кресту, а потом на выход, когда ее место начала занимать несколько иная публика. С интересом разглядывая будущих сомолитвенников за душу новопреставленного архимандрита Серафима, Кузнецов узнавал известных актеров, художников, бизнесменов и политиков. Была даже, неожиданно, пара инфлюэнсеров из Youtube, очищенных от производственного «блеска» и, вероятно, по этой причине производящих впечатление приличных людей. И очень-очень много представителей высшего сегмента среднего класса и творческой интеллигенции. По тому, как вся эта публика держалась, было понятно, что они пришли сюда не для галочки, не для того, чтобы потрясти окружающих сшитыми на заказ костюмами, платьями от модных парижских домов, амстердамскими бриллиантами и швейцарскими часами стоимостью как хороший автомобиль, а чтобы отдать последний долг человеку, которого, по всей видимости, хорошо знали. Более того, по некоторым признакам психологу стало понятно, что пребывание в церкви для многих их них – вполне будничный опыт. Хотя представить себе некоторых из них подходящими к Причастию Аркадий бы не смог. Тем не менее, когда на расчищенное перед гробом пространство вышел митрополит в окружении братии монастыря и приехавших на отпевание священников – друзей батюшки и хор дружно начал «Царю Небесный», молитву подхватил весь храм, включая инфлюэнсеров. Из чего Кузнецов сделал окончательный вывод, что люди собрались не случайные и он находится внутри еще незнакомой ему семьи, связанной одним общим духовным отцом.
Это ощущение лишь усиливалось, пока шло отпевание, растянувшееся почти на два часа (митрополит решил ни на пядь не отступать от самого полного чина), – никто не выказывал ни малейшего неудовольствия, скуки, усталости, непонимания. Мало кто вообще даже сдвинулся со своего места. При этом в некоторых местах собравшиеся активно подпевали хору. Так, «со святыми упокой» пели почти все присутствовавшие в храме. От чего песнопение, обычно звучащее довольно трагично, приобрело характер не просто погребальной песни, а гимна, мистически наполненного ожиданием вечной жизни и надеждой на непрерывность человеческих связей между пребывающими в осязаемом мире и уходящими по другую сторону Бытия. «Ад, где твоя победа?» – вспомнил Аркадий высказывание апостола Павла. И, как ему казалось, о чем-то похожем думали многие из окружавших его в церкви людей – лица их становились все светлее, по мере того как продвигалось богослужение.
Когда отпевание закончилось, желающих нести гроб, среди которых оказался даже пожилой генерал ВДВ, было столько, что митрополит разрешил всем, кто хочет внести свою лепту в проводы, принять посильное участие. И от храма до могилы, вырытой рядом с алтарной стеной, гроб с отцом Серафимом плыл на руках. Люди передавали его друг другу как хрупкую драгоценность. Кузнецов такого не видел никогда. И, естественно, был потрясен. Потом вереница прошла мимо свежей могилы и каждый бросил в нее свой комочек земли. Людей было столько, что яма постепенно наполнилась. Не потребовались даже усилия могильщиков.
Аркадий ждал, чтобы присоединиться к концу погребальной процессии, чем-то напоминающей эпичные полотна Глазунова, чтобы подольше понаблюдать за диковинной атмосферой и ощущениями, терять которые ему не хотелось (давно уже он не чувствовал такой общности с в общем-то совершенно незнакомыми людьми). Проходя мимо раскидистой липы, чудом уцелевшей на территории монастыря с еще дореволюционных времен, он увидел ветхую бабулю – ровесницу ушедшего века, прислонившуюся спиной к дереву, с которым она одна, наверное, из присутствующих могла бы поспорить о старшинстве. Прячась в обильной тени ровесницы, старушка что-то горестно бормотала себе под нос. «Эх, Сережа, Сережа! Ну что же ты?! Почему не уберегся? Кто нас защитит-то теперь? Кто перед Господом за нас поговорит? Кто отмолит? Есть ли еще праведники на Земле?» – расслышал Кузнецов.
Эпилог
Смомента ухода отца Серафима прошло несколько месяцев. Стояла осень, но было нехарактерно тепло и солнечно. Природа играла всей своей палитрой желто-красного и, казалось, совершенно не хотела окрашиваться в белый. Народ, смирившись с новой «ковидной» эрой, выдохнул и вернулся к привычной деятельности, с поправками на постоянную обработку рук антисептиками и ношение масок. Впрочем, по национальной русской традиции, не все придерживались «жестких» правил, за исключением, пожалуй, врачей в «красных зонах».
Аркадий после похорон очень сильно переменился. Хандра, разъедавшая его последние несколько лет, бесследно испарилась. То же самое произошло с его бесконечным самокопанием и самобичеванием. Пожалуй, его можно было бы назвать совсем другим человеком. Впрочем, никто не брал на себя труд погружаться в печальный внутренний мир психолога, чтобы заметить такую разительную перемену. Кроме, конечно, Ирины, не перестававшей радоваться улучшению внутреннего самочувствия супруга. Правда, ее несколько смущало, что теперь он ни на минуту не расставался с затертой Библией отца Серафима и даже стал иногда ходить в церковь. Впрочем, на семейном укладе и бизнесе Кузнецова перемены не отразились, поэтому мудрая жена психолога предпочла закрыть на них глаза.
