Александр Житинский - Потерянный дом, или Разговоры с милордом
И вдруг вечером на восьмой день Евгений Викторович явился сам.
Федор открыл дверь – и не узнал брата. Перед ним стоял исхудавший человек с ввалившимися глазами, в которых читались беспокойство и тоска… Волосы были длиннее обычного, почти спадали на плечи, над губой пробивались непривычные жесткие усы. Но еще страннее была одежда. На Демилле-старшем была синтетическая куртка, украшенная звездно-полосатой эмблемой, вельветовые джинсы и кроссовки. В руках Евгений Викторович держал вместительный «дипломат» с блестящими замками.
Если бы не тревожный взгляд, Федор решил бы, что брат, дотоле никогда не следивший за модой, резко изменил привычки. Чего доброго, втрескался в какую-нибудь «фирменную» девицу и старается внешне омолодиться. Но глаза говорили о другом. Человек с такими глазами не мог быть не то что влюблен – он не мог даже думать о женщинах.
Братья обнялись. Федор испытал мгновенный прилив детской любви к Евгению, точно окунулся во времена юности, когда он не был еще Шурыгиным, а Женя вызывал его неизменный восторг своим умом, блеском, талантом. И Евгений Викторович растрогался, уронил слезу, ибо давненько не видал близкого человека.
– Алла! Женя пришел, будем ужинать! – крикнул Федор.
Алла появилась в прихожей, подставила Демилле щеку для поцелуя.
– Однако ты изменился, – сказала она с усмешкой.
– А, ерунда! – Демилле махнул рукой.
Он щелкнул замками «дипломата» и извлек из него бутылку коньяка и шампанское.
– Шурыгину нельзя, – предупредила Алла.
– Ничего, Алюн! Ради встречи… – сказал Федор.
– Вам мать не звонила? Правильно, я не велел звонить. Любка родила! Мальчика! – объявил Демилле и направился с бутылками в кухню.
– Фу-ты, Господи! – вздохнула Алла.
– Кого? – Федор поспешил за братом.
– Мальчика! Знаешь, как назвала? Иван! – Демилле звонко рассмеялся. – Наконец взялась за ум! Иван Иванович Демилле! Каково?
– Фу-ты, Господи! – повторила Алла.
Они расположились в маленькой кухоньке за столом, появились закуски, бокалы. Алла, выпив шампанского за рождение племянника, удалилась, сославшись на головную боль. Братья остались одни.
Демилле внешне повеселел, но тревога в глазах не исчезла. Федор с самого начала заметил, что у брата что-то не в порядке, но не спрашивал, опасаясь задеть за живое, огорчить и самому огорчиться. Разговор поначалу вертелся вокруг Любаши, но довольно вяло: Федор дал понять, что по-прежнему считает поведение сестры предосудительным, несмотря на русское происхождение племянника. В результате свернули на «Жигули» цвета морской волны. Тема была безопасной, но неинтересной Евгению Викторовичу.
– Как там, в Ливии? – спросил он.
– Жарко, – ответил Федор.
– А в политическом смысле?
– Тоже.
Разговор о Ливии был таким образом исчерпан, и Демилле с беспокойством отметил про себя, что напряженно ищет тему для разговора. Ему стало досадно: не виделись с братом два года – и на тебе! – поговорить не о чем. Он мучительно размышлял: сказать или не сказать Федору о своей беде?
– Ты часом ко мне не заезжал? – спросил он.
– Куда? – удивился Федор.
– На улицу Кооперации.
– Не успел. Знаешь, установка гаража… Присматривал, глаз да глаз нужен. Надеюсь, у тебя дома все в порядке?
Демилле хватил коньяку. Федор лишь пригубил. В глазах Евгения Викторовича появились злые огоньки.
– Дома все в порядке, – сказал он. – Только его нет.
– Как это – нет? – насторожился Федор, предчувствуя нечто опасное для пульса.
– На улице Кооперации моего дома нет.
– Ты развелся?! – ахнул Федор, непроизвольным движением дотрагиваясь до левого запястья.
– Нет, – поморщился Демилле. – Он улетел куда-то. Четыре месяца ищу – не могу найти.
За столом воцарилось молчание. Демилле не без злорадства наблюдал за физиономией брата. «Это тебе не Ливия!» – промелькнуло у него в голове. Наконец Федор спросил:
– Ты мое письмо получил?
– Откуда?
– Отсюда.
– Куда ты его отправил?
– На улицу Кооперации. По твоему адресу.
– Адреса больше нет, Федя. И дома нет. Я же говорю: четыре месяца я там не живу.
– А Ирина? Почему мать мне не сказала? – Федор растерялся окончательно.
– Мать не знает. А Ирина… Живет где-то в другом месте.
– Она тоже переехала?
– Федя, дом улетел! Ночью, со всеми жильцами. Снялся с места и перелетел куда-то. Я не знаю – куда.
– Перестань паясничать! – вскричал Федор, вскакивая с места и нащупывая в кармане валидол.
Он вытряхнул из стеклянного цилиндрика таблетку и точным движением положил ее под язык.
– Я не паясничаю. Я правду говорю, – как можно более проникновенно сказал Евгений Викторович.
Федор молча замахал рукой, занятый растворением таблетки под языком. Наконец ему показалось, что валидол расширил сосуды, суженные заявлением брата.
– Я не хочу даже говорить об этом, – сказал он.
– Хорошо, – сразу согласился Демилле. – Давай завтра пойдем к Любаше, поздравим.
– С чем?
– У тебя племянник родился, балда!! – заорал Демилле.
– Я не считаю его своим племянником.
На крик в кухню вернулась Алла. Она метнула взгляд на бутылку коньяка, опорожненную уже наполовину, потом – на Демилле.
– Что вы тут орете? – спросила она.
– Вы там совсем чокнулись в своей Ливии! – Демилле почему-то разбирал смех.
– Нет, это вы здесь совсем чокнулись, дорогой мой! – отвечал Федор.
Алла заметила на столе раскрытую скляночку с валидолом.
– Шурыгин, тебе плохо? – строго спросила она.
– Будет плохо! Ты послушай, что он говорит!
– Нет-нет, я больше не буду. Давай лучше про Ливию. Там негров много? – спросил Демилле.
– Там нет негров, – сказала Алла. – Там арабы.
– А арабов много?
– Два с половиной миллиона, – сказал Федор хмуро.
– Да-а-а… – протянул Демилле. – Это много.
Он налил себе коньяку и сразу выпил. Опять воцарилось молчание.
– Ты переночуешь у нас? – спросил Федор.
– С удовольствием. Последнее время мне приходится ночевать в коктейль-баре.
Федор оставил эту реплику без внимания. Расспросы могли завести неизвестно куда.
Евгению Викторовичу постелили в столовой на диване. Улеглись спать рано, в половине одиннадцатого. Демилле развесил на спинке стула джинсы, поставил под стул кроссовки, снял рубашку и повалился на чистую постель. Долго с наслаждением вдыхал запах свежей крахмальной наволочки. За стеною, в спальне Шурыгиных, слышались приглушенные голоса Федора и Аллы: бу-бу-бу…
Проснулся он рано. Стенные часы показывали без десяти семь. Демилле сунул ноги в кроссовки и отправился в одних трусах на кухню попить воды.
Он вышел в прихожую и свернул в боковой коридорчик, ведущий к кухне. Застекленная дверь была приоткрыта. За дверью Демилле увидел фигуру брата. Федор, тоже в одних трусах, стоял перед иконкой, стоявшей на столе и прислоненной к сахарнице. Федор размеренно осенял себя крестным знамением.
Серый свет утра, падавший из окна, придавал картине почти кинематографическую рельефность.
Демилле инстинктивно шагнул назад, и тут Федор обернулся. Глаза братьев встретились. Федор смотрел на него жалобным взглядом, точно птенец, выпавший из гнезда. Евгений Викторович ощутил, что по его щекам катятся слезы. Он распахнул дверь, Федор поспешно шагнул к нему, и братья молча заключили друг друга в объятия, не стыдясь слез. Они всхлипывали, шмыгали носами, тычась в голые плечи друг друга – два мужчины не первой уже молодости, потерявшие один свой дом, а другой – фамилию. Им обоим показалось, что необходимо что-то предпринять, чтобы не разрушить это вернувшееся ощущение братства. Возвращаться в свои постели было просто абсурдно.
– Поедем к Любке… – глухо пробормотал Федор.
Демилле молча стиснул брата в объятиях, повернулся и, пряча лицо, поспешил к своей одежде. Он натянул ее с такой быстротой, будто от этого зависело спасение человеческой жизни. Однако, когда Евгений снова показался в прихожей, Федор уже был там. Решимость преобразила его вялое лицо, оно вдруг показалось Евгению Викторовичу истинно прекрасным. Ни слова не говоря, Федор повлек брата в кухню, выплеснул в стаканы остатки вчерашнего коньяка, и они молча выпили, как бы связанные тайным обетом. Демилле, подхватив «дипломат», устремился к выходу, Федор за ним, но тут путь им преградила Алла Шурыгина в ночной рубашке – растрепанная и грозная.
– Шурыгин, не смей! Что вы задумали?!
– Иди ты в ж…! – Федор выругался с яростью и наслаждением, будто выпалил из ракетницы в небо.
Алла охнула и провалилась в спальню. Братья выбежали из подъезда и, крупно шагая, устремились через двор к проспекту, по которому вереницей, точно танки, медленно двигались поливальные машины.
Было свежее августовское утро. Первые желтые листья светились в крепкой еще зелени кленов и тополей. По газонам просторного двора выгуливали собак зябнущие хозяева. Черный пудель с палкой в зубах большими прыжками, точно в замедленном кино, передвигался по траве. Демилле видел все рельефно и остро. Казалось, эта картина навсегда запечатлеется в памяти.
