Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов
– Я уже и забыла, о чем мы говорили, – рассмеялась Наташа. – Конечно! Иначе какой смысл затеваться?
– Тогда вам нельзя использовать те же методы, что и остальные. По крайней мере, они не должны быть базисом. Фундамент должен быть другой.
– Какой же?
– Ближе к природе, так как лишь она первична и на подсознательном уровне зашита в каждом. Обмануть ее невозможно.
– Что вы хотите сказать?
– Лишь то, что вы должны не отрицать свою женственность, а научиться ею пользоваться.
– Опять какая-то махровая провокация?
– Наталья, вот об этом я и говорю! Понимаете, вы создали свою логичную вселенную, живущую по законам хайпа, но дальше определенного круга вырваться не можете. Просто потому, что аудитория на интуитивном уровне не понимает, за что зацепиться. Конструкция кажется ей ненадежной. А вы, вместо того чтобы скорректировать подход, вытаскиваете шашку и начинаете рубить ею классиков русского языка. И ладно бы были вы какими-нибудь англичанами. Им как раз полезно, у них десятилетиями ничего не меняется. Нет! Вы это делаете в стране, где каждые двадцать-тридцать лет за последние три столетия пытаются все перепахать. Про двадцатый век даже говорить не буду. Считаете, что такой подход приведет вас к успеху?
– Хм. – Клиентка задумалась. Причем в этот раз было заметно, что к вопросу она подошла более чем серьезно. – И что вы предлагаете?
Кузнецов мысленно ухмыльнулся. Он знал, что только начал движение, но бронепоезд его под откос уже никто не столкнет.
– Повторюсь. Вам как группе, а также вам как личности, но личности важной, так как вы идеолог, нужно раскрыть свою внутреннюю женщину. Честно, без прикрас, не стыдясь. Посмотреть на нее, соотнести с установками вашего движения и найти компромиссы. Это важно. Лишь тогда вы построите дом на камне, а не на песке. И я вам в этом помогу.
Глаза революционерки наконец-то загорелись искрами надежды. Она начинала понимать!
Остаток сеанса Аркадий Аркадьевич и его «новый удачный кейс» посвятили началу долгого и муторного процесса отделения зерен от плевел в многострадальном подсознании Натальи. Работы предстояло много, но она наконец-то обрела смысл.
Лоукост-тур
Вымотанный, но довольный Кузнецов вышел наконец на обеденный перерыв. Есть хотелось зверски! Но минута блаженства была все ближе и ближе. И это умиротворяло так же, как и яркое весеннее солнце, появляющееся только в самом начале весны, – оптимистичное, всеобъемлющее, вселяющее уверенность, что жизнь будет длиться вечно и при этом обязательно будет хороша! Подгоняемый светилом и разыгравшимся аппетитом, Аркадий довольно резво совершил привычный зигзаг по маршруту, состоящему из ветхих московских переулков, и выплыл по растекающимся весенним лужам на Чистопрудный бульвар, где в любимом ресторанчике на пруду его могли порадовать добротным стейком и морепродуктами. Действительно, почему бы не позволить себе маленький пир?
Кузнецов не был чревоугодником, но за свои сорок лет ему пришлось пройти довольно заковыристый гастрономический путь, начавшийся с классики советского общепита в уравненном с остальными гражданами детстве, продолжившийся в студенчестве жалким подобием кавказской кухни и нарождавшимся тогда американским фастфудом и достигший наконец той точки, когда ты понимаешь и можешь выбирать. И дело здесь не в желании пустить пыль в глаза «богатой» фоточкой своей трапезы в социальных сетях для поднятия собственного псевдостатуса (Аркадия бы перекосило даже от мысли такой). Вовсе нет! По его убеждению, хорошая кухня была чем-то сродни искусству, просвещающему не только желудочно-кишечный тракт, но и душу. И для достижения катарсиса требовались специальные условия.
Поэтому по большей части Аркадий вкушал пищу в одиночестве, чтобы никто не мешал во время этого интимного процесса восстанавливать гармонию, утраченную за время, проведенное с пациентами. И чтобы достичь сей непростой цели, его выбор обычно ложился на заведения, где априори не будет толкотни и разухабистой молодежи. Такая тактика помогала психологу регенерироваться максимально эффективно. А с годами он приобрел еще и изящный экспертный подход, отправлявший вкусовые рецепторы по волнам памяти, где они должны были найти застрявшие там вкусы осьминогов с сицилийского побережья или кебабов из грязноватых кафешек Иерусалима и сравнить их с произведениями, предлагающимися искушенными московскими шеф-поварами. И тем самым снова и снова переживать приятные жизненные моменты, становиться чуть моложе и немного счастливее. Такой вот завуалированный вариант отпуска.
А именно сейчас отпуск Аркадию был очень даже нужен: ежедневно общаясь со страждущими мира сего, он невольно пропитывался их фобиями и психологическими нарушениями. Кузнецов пробовал ставить барьеры, отстраняться. Этому его учили в университете и настоятельно советовали старшие коллеги. Но, несмотря на двадцатилетнюю практику, полностью освоить данный прием ему так и не удалось. Нет, у Аркадия, конечно, была определенная доля профессионального цинизма, но ровно в той пропорции, что не позволяла получить смертельно токсичную для собственной психики дозу сопереживания. В остальном же психологу удалось остаться человеком – сопереживающим боли, мыслящим, желающим найти выход в любой сложной ситуации и помочь до него добраться. Видимо, эта его черта отчасти способствовала успешности на непростом московском рынке – люди видели его неравнодушие и стремились к нему. Но она же постоянно оказывала отравляющее воздействие на самого Кузнецова. Весной и осенью было особенно тяжко. А сейчас как раз шло время пиковых нагрузок.
И если раньше – как называл их сам Аркадий, в «старорежимные времена» – внутренняя боль людская была более или менее «традиционной», то есть основанной на вековых чувствах любви, ненависти, зависти и их многочисленных комбинациях, то теперь психологу все чаще и чаще приходилось сталкиваться с ситуациями, когда причины саморазрушения оказывались настолько виртуальными и в прямом, и переносном смысле, что непонятно было, как же их вообще искоренять. Доступная публичность, как Кузнецов объяснял себе причину этого феномена, сыграла с человечеством злую шутку: то, что в эпоху традиционных коммуникаций воспринималось как незначительные неприятности, не тянущие даже на жизненный эпизод, в современном мире трансформировалось в нечто значительное и порою ужасающе разрушительное.
Например, еще каких-то двадцать лет назад пьяный танец на столе во время новогоднего корпоратива был всего лишь досадной оплошностью, которая оставалась внутри коллектива и быстро забывалась. Теперь же подобного рода выходка оборачивается злым вниманием тысяч или миллионов чужих и равнодушных глаз, тянущимися
