Юрий Леляков - Битва во времени
…И в Риэланте их тоже не довезли до центрального вокзала — высадив где-то на самой окраине, едва ли не за городом, и разместив в странном помещении, более всего похожем на солдатскую казарму, куда затем целую неделю со всей Лоруаны прибывали всё новые группы подростков, чья одарённость сочеталась с психическими отклонениями. (Правда, кроме тех двоих, поссорившихся в вагоне, ни у кого «отклонений» заметно не было…)
В казарме, рассчитанной на 60 человек и постепенно заполнявшейся, стали формироваться как бы кружки по интересам: математиков, химиков, биологов… Но сами они — старались держаться своей отдельной группой; к тому же Джантар всё отчётливее сознавал: он не может столь уверенно определить сферу своих интересов. Это была не просто история, психология, правоведение — было что-то ещё, даже не поддающееся чёткому определению, высшее, всеобъемлющее, для чего и понятие «философия» казалось слишком узким. И здесь, уже в этом собрании одарённых — ему не внушала доверия игра философов в термины и определения, их какая-то сухая отстранённость от реальной жизни и проблем современного мира; неоправданно узки казались и интересы историков — тех, как правило, увлекал лишь один, порой весьма короткий, исторический период, либо собственная национальная древность, либо вовсе борьба некой отдельной категории людей за не такие уж бесспорные права; ну, а тех, кто определял бы себя как правоведа или психолога — не нашлось ни одного… Самих же их — вскоре стали называть «группой неопредёленной одарённости»: они вообще мало говорили с другими, боясь сказать лишнее и выдать тайну. Хотя возможно, в такой их характеристике скрывалось и нечто большее: широта интересов, устремлений, которым тесно в рамках определённой специальности…
…Наконец лишь 30 сахвея, на десятый день после их прибытия туда, было объявлено о начале второго этапа — состоящего снова из экзаменов, но уже не обязательных для всех, как на первом этапе, а по выбору, соответственно одарённости, кто на какую претендовал… И они, посовещавшись между собой, а потом с Гинд Янаром — самым молодым из членов отборочной комиссии, единственным каймирцем в ней, и кажется, вовсе единственным, кто внушал доверие — выбрали историю, биологию, и географию, удивив всех прочих, которым предстояло сдавать лишь один, редко кому — два экзамена. Но что делать: надо было держаться единой группой — из-за чего, например, Минакри не мог выбрать химию, Итагаро — математику или физику… А впрочем, всех (и Гинд Янара в том числе) удивляло: зачем пересдача уже сданных экзаменов, почему то же самое не определить по итогам первого этапа? Тем более, и здесь, на втором, вместо того, чтобы в свободном разговоре демонстрировать экзаменаторам знания и рассказывать об интересующих каждого проблемах, пришлось отвечать на случайные вопросы — и практически никто из избравших экзамены по естественнонаучным предметам не получил высоких баллов. Повезло, кажется, лишь Доноту: дважды попался один и тот же вопрос, связанный с делением их человечества на расы. Джантару же всё попадалась малознакомая экзотика: «освоение приполярных зон» и «особенности климата Экваториального континента» — по географии; опять-таки «животный мир Экваториального континента» и почему-то «содержание в искусственных условиях используемых человеком для практических нужд членистых организмов» — по биологии; а по истории — «войны за присоединение Дмугилии к Лоруанской империи в 7679–7713 годах» и «успехи внешней политики правительства Угалариу в обретении независимости государствами (да, снова!) Экваториального континента»… (И хотя цена этих «успехов» была общеизвестна: войны за спорные территории, когда-то нечётко разграниченные шемрунтскими и северными метрополиями, тянулись поныне — вопрос на экзаменационной карточке стоял всерьёз, надо было отвечать…) В общем, цель будто и была — не выяснить, кто чем увлекается, какими вопросами интересуется, где думает работать — а по возможности унизить каждого тем, что он не знает всего. И если избравшим предметы циклов прикладной техники или искусства было всё же проще: они, сдав экзамена раньше других, разъезжались по профильным школам — остальные с тревогой ждали, что решит отборочная комиссия при столь низком среднем балле. Впрочем, «нуля» здесь не получил никто: каждый в любом случае что-то знал по избранному предмету — но «единиц» и «двоек» было большинство, «четвёрка» единственная, у Донота, а «шестёрок» вовсе не было… А тут ещё комиссия целых три дня после окончания экзаменов не спешила оглашать результаты — и все 40 оставшихся соискателей, помня каждый свои оценки, взялись сами составлять неофициальную итоговую таблицу, из которой следовало: при отсеве всех «единиц» останется ровно половина, 20 человек. Это вызвало общее возмущение, Герм даже предложил было направить комиссии послание протеста — с упоминанием, что каждый собирался говорить об интересующих его, а не случайно кем-то подобранных вопросах, и указанием некоторых (конечно, не секретных) фактов биографий, чтобы у взрослых было верное представление, как и с кем они поступают; но не все поддержали эту идею, у кого-то возникла иная — просто всем объявить голодовку. И неизвестно, чем бы кончилось — если бы тут же в казарму не явился один из членов комиссии, объявивший: после ещё одного, повторного медосмотра всех распределят по школам и интернатам, никто не будет отсеян…
Но… Джантар, вспомнив одно из видений, бывших накануне в полусне, понял, что будет за «осмотр»! А он надеялся, что уж это — просто сон, реально так с особо одарёнными поступать не станут!.. Потому что видел он: как явно не более двадцати человек (то есть далеко не все из оставшихся) прямо там же в казарме снимали всю одежду; голыми следовали под конвоем солдат и санитаров по ночному двору в дальнюю пристройку; где все вместе, намылившись густой пеной, стояли под душем; а затем в другой, уже ярко освещённой комнате, какие-то люди (судя по одежде, врачи) внимательно осматривали их со всех сторон, задавая какие-то вопросы; и так и не дав одеться, запирали там на ключ… Но и то было не самым худшим: затем… кому-то ещё должны были дать якобы контрастное средство для просветной съёмки организма, что на самом деле окажется слабительным, а туалета в той дальней пристройке не будет! Да, забыли, на что способны взрослые… Джантар сразу поспешил поделиться этим с остальными (из них, девятерых — рассказывать всем был риск даже здесь, среди одарённых), и они полночи проговорили о том, можно ли всё же изменить судьбу, если знаешь заранее — но по крайней мере в тот раз изменить не удалось: вскоре их всех, и ещё четверых (трое и были теми попутчиками в вагоне) тихо, чтобы не разбудить остальных, подняли санитары — и, потребовав раздеться, повели, объясняя, что у всех тринадцати предположительно выявлены признаки заражения паразитическими червями. (И надо признать, никто даже не задал себе вопроса: где, какие анализы дали повод для подозрений — все думали лишь, как остаться вместе! Ведь и тут отбор делился на «мужской» и «женский», и Фиар приходилось, выдавая себя за мальчика, говорить о себе в мужском роде! Что, правда, непонятным образом — или снова не без содействия неких тайных сил — сошло незамеченным на первом осмотре, но никто не ждал второго…)
Впрочем, Джантару в видении открылись ещё не все подробности… Хотя им было сказано, что мыться будут в полумраке, неожиданно вспыхнул свет (хорошо хоть, не слишком яркий для Талира) — и двое из тех четверых с воплем заметались в поисках укрытия, хотя никто не нападал, а… уже потом другие двое бросились на тех, и ворвавшиеся санитары стали их разнимать; после чего всех и повели в ту соседнюю комнату, где тоже не обошлось лишь внешним осмотром. Хотя при внешнем — врачей, похоже, и теперь ничто не смутило, но после того, как тех четверых куда-то увели — им, оставшимся, вдруг стали предъявлять фотографии, сделанные наверняка в притоне наркоманов, изображавшие явные сцены безумия — при этом всё допытываясь, что кто думает и чувствует, глядя на такое, хотя что было чувствовать, кроме ужаса и отвращения?.. («Но вы сами считаетесь с психическими отклонениями, — ответил наконец кто-то из врачей на вопрос Герма. — Хотим знать, как будете реагировать…») А затем их действительно заперли в комнате по соседству — и там Фиар сняла небольшой след, должно быть, случайного касания чьей-то одежды к ещё мокрой коже Ратоны; и заставила самого санитара выпить «контрастное» слабительное, отчего он и бегал потом весь день в туалет (как и те четверо, но в отличие от них, хоть в одежде)… А тем временем остальные уже разъезжались по школам и интернатам, наконец прямо посреди двора вернули одежду и тем четверым, которых тут же куда-то повели под конвоем — а они всё оставались без одежды в запертой комнате, и уже Итагаро наконец предположил: о них просто забыли. Однако на стук в дверь сразу прибежал солдат и объяснил: никто о них не забыл, они составляют последнюю оставшуюся из сформированных групп — но поиск места для интерната требует времени, как и специальная обработка одежды для полной уверенности, что не останется «никаких следов паразитических червей», вот и придётся пока обойтись без неё. Солдату явно доставило удовольствие объявить им это… Но главное — они остались вместе, в одной группе, а произвол взрослых был не так уж удивителен… (Или это была… проверка на последствия шока от событий в Тисаюме — где они, по новой официальной легенде, якобы оставались все те дни; и где также столь многое было связано с внезапной ломкой привычного, навязанного с ранних лет самими же взрослыми, стыда…)
