Свен Карстен - Страна Лимония

Анархисты заголосили и затопали одобрительно ногами. Санди сделал всеобъемлющий жест рукой со стаканом, лихо поднес его ко рту, и настолько лихо отхлебнул Амареты, что подавился, закашлялся и пролил полстакана на свой замечательный халат. Пришлось ему халат снять, отбросить и остаться полуголым. Хоть и в шейном платке. Крыса поставила стакан на пол и тоже стащила через голову свитер, осталась в желтой майке, как лампочку зажгла. Серёга и не хотел, и стеснялся, а только на нее и смотрел. Впрочем, многие остальные делали то же самое. Только не стеснялись.

Чтобы законспирироваться, Серёга хлебнул из стакана – и глаза его полезли на лоб. Вкус был резкий, сладко-горький, Амарета липла к губам и шибала в нос. Серёга нахмурился и добавил еще глоток. Крановая вода отдавала ржавчиной, напиток был теплым и противным. Но все вокруг пили охотно, без проблем, смеялись и просили еще. Чайник передавали по кругу. После пары глотков Серёгу начало подташнивать. И очень спать захотелось.

Откуда-то сбоку вдвинулся Санди, худой и пахнущий потом. Желтый шейный платок он уже успел обвязать вокруг бритой головы. Не иначе, замерз макушкой.

– Друг! – заблеял он, хлопая Серёгу по больному плечу. – Брат! Смуглолицый брат мой! Ответь мне, твоему товарищу по борьбе, почему ты решил умереть против демократии?

– Чего? – не понял Серёга. Последнее слово он не разобрал. Да и умирать не собирался.

– Демо-мать-её-кррратия! – Санди полуотвернулся от Серёги, обращаясь больше не к нему, а к прочим анархистам. – Сладкая придумка пиндосов! Опиум для народа! Власть немногих под видом власти всех! Власть толпы, стада, быдла – почему?! Это яд для нашей страны, отрава! Все отравлены, все как есть! Вот скажи мне, Цыган, скажи мне, дружбан, дружище, ты тоже отравлен?!

Серёга прислушался к себе. Амарета гуляла в желудке пузырями, но отравлен Серёга явно не был. Слишком мало выпил.

– Нет, по-моему, – сказал он.

– Вот! – выкрикнул Санди, обнимая Серёгу за шею и затылок свободной рукой. Стакан у него был почти пуст. – Вот он, наш новый человек! Из него родится новая раса! Отсюда еси пойдет, и всё такое! Он не отравлен демократией, он её презирает, он свободен! Он – человек будущего, он истинный футурист и анархист! Выпьем за свободу!

– Эй-эй, друг, а я хочу быть свободной… – затянула из своего угла Крыса, но никто не стал ее слушать.

Тут Санди обнаружил, что за свободу выпить-то уже почти ничего и не осталось, и отправился разводить Амарету водой, а Серёга смог перевести дух и потереть ноющее плечо.

Конспиративная пьянка катилась дальше. Серёгу, к счастью, оставили почти в покое, изредка только на него поглядывали поверх стаканов – испытующе, или с симпатией, или даже насмешливо, при таком освещении не понять было. Серёга только криво улыбался в ответ. Словом, Амарету разводили еще два раза, от полутора стаканов пойла Серёге стало совсем худо, и он сначала сполз по стене на корточки, а потом, заметив вдруг, что часть народу куда-то делась, и на кровати сбоку освободилось место, перебрался на мягкое. Где, повалившись боком на подушку, и заснул.

Ночью приснился ему странный сон. Будто попал Серёга в город с большими домами и злыми жителями, будто избили его всего, но он убежал, будто познакомился он с девушкой Евгенией и пил с ней горький компот на самой верхотуре дома-общежития, и будто допился он до тошноты и заснул, а когда среди ночи проснулся, то увидел девушку Евгению совершенно голой. Это было бы еще не так странно – потому, что нет ничего странного в том, чтобы ходить дома голым, это каждый может – но девушка Евгения сидела на краю стола, а перед ней стоял Санди со спущенными до пяток штанами, и девушка Евгения обнимала его руками за шею, а ногами – пониже спины, Санди пыхтел и дергался, а девушка Евгения тихо поскуливала сквозь зубы, как это иногда делает Лысенко, когда спит. На столе была пропасть грязных стаканов, и все они отчего-то постукивали и позвякивали. Тут один стакан упал со стола и разбился.

Серёга проснулся.

В окно светило солнце, и в комнате было невыносимо светло, в затылке у Серёги загустела головная боль, губы высохли и склеились, а глаза едва открывались. Проморгавшись, Серёга увидел, что лежит он поперек кровати, ноги на полу, но укрыты одеялом, что штаны его расстегнуты, но не сняты, а вот сапоги куда-то делись. На полу не было никаких разбитых стаканов, на столе тоже было чисто, а девушка Евгения – подпольная кличка Крыса – в желтой майке до колен и в полуразвязанных бутсах, раскладывала на подоконнике черный халат Санди, мокрый и, похоже, только что постиранный.

– Ну, ты и спишь! – сказала Крыса, оглядываясь через плечо. Солнце прохватило ее майку насквозь, обрисовав фигуру и заставив Серёгу зажмуриться. Уж больно все было желтое.

– Ты мне во сне приснилась, – сказал Серёга. – Ты, и еще Санди.

– Ясен перец, – фыркнула Крыса. – Санди! Кто же еще! Ни вздохнуть, ни пёрнуть…

– А он где? – спросил Серёга.

Оказалось, Санди еще к четырем часам утра ушел на работу – он работал технологом на кондитерской фабрике. Работу Санди не любил, но от фабрики было и место в общежитии, и ворованная техническая Амарета – её там добавляли в торты и конфеты – и ворованный же технический шоколад. Тут Крыса бросила Серёге на одеяло шоколадный брикетик, завернутый в обрывок газеты – на завтрак, как сказала она. Шоколад был сантиметров пяти толщиной, в пластинах, твердый, как камень, грызть его не получалось, а можно было только скрести передними зубами. Но зубы у Серёги были крепкие, а шоколадная стружка оказалась сладкая. С чаем, который Крыса спроворила в бывшем амаретовском чайнике, получилось вполне неплохо. Пришлось только подсесть к столу, а для того застегнуть штаны и отыскать сапоги. Так и позавтракали.

Пока Крыса сосредоточенно зашнуровывала свои высокие ботинки по какой-то особой художественной методе, Серёга успел помыть стаканы и руки в крохотном умывальнике в углу, помочиться в него, и снова помыть руки. Ну, понимаете, на двор надо было спускаться по лестнице одиннадцать этажей, а горшка у Санди не водилось.

– Ну, прима! – сказала Крыса, справившись со шнурками и притоптывая для пробы. – Настоящее натовское качество! Мы тебе такие тоже найдем. В твоих сапогах – только говно месить.

Серёга спорить не стал, поскольку навоз он убирал за коровой часто, и все в этих же сапогах. Для города они, понятное дело, не особо годились.

– Из общаги нам пока не выйти, заметут, – объясняла дальше Крыса. – Мой эльтер, точно уж, всем мобилам разослал оперативку, чтобы меня нашли. Только херушки ему. Мы здесь останемся, пока Санди не вернется. А Санди уж придумает, как дальше бороться будем.

– Слушай, а кто они такие, эти твои… мобилы?

– Ты что, с Тенька сбежал?!

– А?

– Не с дурдома, нет? По тебе можно подумать. Мобил не знаешь… Или у вас в деревне их не водится?

– Да как-то нету, вроде…

– Мобилы везде есть. Мобилы – это МЧС, мобильные чрезвычайные силы. Кужегутович. Ну, Шойга. "Кругом тайга, закон – Шойга", слышал такое?

– Н-нет…

– Тебя они били, а ты не слышал, кто они такие?! Может, ты и Эдичку Лимонова не знаешь?!

Серёга смолчал. Узнать, кто его бил – и хотелось, и было боязно одновременно. А Лимонов – это же город вокруг?

– Есть предложение, – сказала Крыса, стаскивая с кровати одеяло и сворачивая его в комок. – Пошли на крышу. У Санди есть ключ. Позагораем. Тебя поучим. А то, какой же из тебя анархист, к херам собачьим, если ты не знаешь, за что умирать собрался?!

Глава 4.

На крышу попасть было непросто. Пришлось подняться до последней площадки, потом карабкаться по железной лесенке в люк на потолке, открыв предварительно Сандиным ключом навесной замок. Из люка юные анархисты попали на низенький чердачок, не больше метра высотой, где на полу была насыпана каменная крошка, а по углам курлыкали и шуршали голуби, а уже оттуда по приставной лестнице и через нормальную дверь можно было выйти на крышу. Крыша была плоская, сделана из бетонной плиты и обнесена невысоким кирпичным барьерчиком, за которым, казалось, не было ничего, кроме ветра и неба. Из бетона кое-где торчали железные мачты, к мачтам змеились провода, в дальнем углу валялись просмоленные рулоны какого-то строительного материала, посеревшие и очевидно старые, как будто крышу хотели утеплять, или еще что, а потом заленились и бросили.

Серёга от двери отходить не захотел, стоял и держался за дверную ручку. Никак не мог забыть, что за краем крыши – одиннадцать этажей.

Крыса же была девчонка городская, смелая, она прямо так подошла к огораживающему крышу барьерчику, легла на него животом, перевесилась и пару секунд смотрела вниз, потом плюнула туда, еще посмотрела и пошла раскладывать одеяло на самом солнцепёке. Ветер трепал ее черно-рыжие волосы, и Серёга подумал, что на таком ветрище загорать будет не очень-то и приятно. Но, оказалось, что если присесть – то окоем крыши загораживает ветер и получается ничего так себе. Уютно.