Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
Алена Дмитриевна только вздохнула. Ей понравился даже этот его наивный порыв. Улыбаясь, она рассматривала лицо сына. Оно было бы, возможно, строгим и сосредоточенным, но чуть вздернутый нос и такие же, как у отца, кудрявые волосы делали его добрым и веселым.
Где-то в темном углу потрескивал сверчок, да комар еще вился под желтым абажуром вокруг лампочки. Мать задумчиво вздохнула:
— Алешка, Алешка, какой ты у меня фантазер! Вот и отец твой был таким. Что ни получим в совхозе, трактор или сеялку — непременно задумается и какое-нибудь из своей головушки усовершенствование предложит. Только у него фантазия дальше сеялок и комбайнов не шла, а ты, мой милый, до самых звезд хватил. Иди-ка спать лучше. Небось замучили вас в училище ранними подъемами. Хоть на побывке-то отдохни.
3
Глубокой ночью, прогрохотав на стрелках, скорый поезд подкатил к небольшому степному полустанку и, высадив единственного пассажира, обдав белесым паром невысокую кирпичную постройку, важно проследовал дальше.
Оставшись на перроне, Алексей Горелов поставил на стертый, с выбоинами асфальт объемистый чемодан, положил на него армейскую шинель и, стряхивая остатки сонливости, потянулся. На больших электрочасах было половина четвертого. Вдыхая предутренний воздух, Алексей прислушался, как замирает за поворотом грохот колес.
Полустанок был нем, блекло горели на перроне два-три фонаря, и только фигура железнодорожника, выходившего встречать и провожать поезд, свидетельствовала, что здесь все же теплится жизнь.
— Товарищ! — решительно окликнул его Алексей. — Как бы мне до Соболевки добраться?
В руке у железнодорожника почему-то был старомодный фонарь, и он, не доверяя бледному электрическому свету, высоко его поднял, чтобы получше рассмотреть подошедшего к нему военного.
— До штаба дивизии, что ли? — спросил он ворчливо.
— Ну да, — растерялся Алеша.
— Так бы и говорил, лейтенант, — засмеялся железнодорожник, — а то темнишь, будто я у тебя военную тайну выпытываю. Соболевка-деревня это одно, а Соболевка-аэродром — другое. Деревня — вправо, а аэродром и штаб дивизии — влево. Ты лучше подожди, пока светать начнет, а то не туда вырулишь. У них недавно ночные кончились. Сейчас небось еще самолеты по стоянкам растаскивают. Через часок, перед первой утренней сменой, техники двигатели станут опробовать. Вот тогда и шагай на шум, лейтенант.
— А вы откуда все с такими подробностями и авиационными терминами знаете, дядя? — не удержался от вопроса Алеша. — Можно подумать, сегодня ночными полетами руководили.
— Сегодня не руководил, — мрачно ответил железнодорожник, — а было время — помощником руководителя на старт действительно выходил. И кажется, на СКП[1] не был лишним.
— А почему же фонариком теперь машешь?
— А ты про миллион двести слышал? — хмуро спросил собеседник. — Знаешь, что это за цифра и с чем ее едят?
— Да, вроде знаю. На такое количество людей армия наша сокращалась.
— Вот и я вошел в это количество.
Железнодорожник презрительно повернулся к лейтенанту спиной, дошел до двери и дернул ее на себя так, что пружины завизжали. Но прежде чем скрылся он в помещении, донесся его сердитый голос:
— Желаю тебе, лейтенант, в катастрофы авиационные не попадать. И в миллионы двести раньше времени тоже.
Дверь захлопнулась, и на перроне воцарилась глубокая тишина. Пожав плечами, Алексей взял свои вещи и, обогнув здание полустанка, вышел на небольшую, вымощенную булыжником площадь. Ни одной машины, ни одной повозки... Сел на скамью, дремотно зажмурил глаза. Тихо и пустынно вокруг. «Вот и началась твоя самостоятельная жизнь, Алексей Павлович Горелов», — подумал он.
Мрачный железнодорожник оказался прав. Едва лишь развиднелось, километрах в трех слева от полустанка ожил невидимый аэродром, наполнился тонким свистом турбин, гудом автомашин, появившихся на подъездных путях. Желтые конусы от фар стали вспыхивать то в одном, то в другом направлении, и по ним, да и по реву двигателей лейтенант точно определил расположение аэродрома.
За какие-нибудь сорок минут Алеша дошел до проходной и, доложив о себе дежурному по гарнизону, получил от него самые точные координаты:
— Видите аллейку, лейтенант? Шагайте по ней и упретесь в красный кирпичный дом. Там найдете всех — от комдива и до начпрода включительно, который укажет маршрут в летную столовую.
Алексей усомнился:
— Комдива в такую рань все-таки, думаю, там нет.
Но разбитной старший лейтенант с повязкой дежурного на рукаве лишь усмехнулся:
— Другого, может, и нет, а наш на месте. Наш с утренней зорькой начинает, с вечерней кончает.
И Горелов покинул дежурку.
Чахлые, спаленные за лето жарким солнцем акации росли по обеим сторонам асфальтовой аллеи. В конце она раструбом упиралась в длинное трехэтажное здание, видимо старое, потому что, в отличие от рядом стоящих аэродромных построек, было оно не из блоков, а из цельного красного кирпича. Над крышей возвышалась такая же красная, с большими окнами для обзора вышка командного пункта, увенчанная выгоревшим на ветру флагом Военно-Воздушных Сил.
Длинный коридор первого этажа хранил прохладное молчание. У зачехленного полкового знамени стыла фигура часового, и Алексей с курсантской старательностью откозырял знамени, под которым предстояло служить. Шагая по коридору, он прочел на одной из дверей «Командир дивизии» и, не раздумывая, открыв эту дверь, очутился в пустой приемной. Другая дверь, ведущая в кабинет командира, была приотворена, и оттуда доносился чуть-чуть сердитый бас:
— Как вы поставите «пятерку» в плановую таблицу, если сами утверждаете, что ее еще в воздухе полагается опробовать! Так дело не пойдет. Надо, чтобы все на уровне было... Как не хватило времени?.. Что же, у командира дивизии кладовая времени, что ли? Мне и на свои дела двадцати четырех часов еле-еле хватает. Но укладываюсь. Так что и вы постарайтесь.
Стукнул телефонный рычаг под опущенной трубкой, и Горелов, открыв дверь, громко произнес:
— Разрешите?
— Да, да, — прогудел из комнаты бас.
Горелов шагнул вперед и чуть было не протер ладонью глаза, до того фантастическим и нелепым показалось то, что он увидел. За зеленым сукном массивного письменного стола, заставленного пластмассовыми макетами стреловидных реактивных истребителей и огромным аляповатым чернильным прибором с быком из белого мрамора, сидел начальник авиаучилища полковник Ефимков, Кузьма Петрович Ефимков, с которым ни дать ни взять он расстался месяц назад, выслушав его немногословное, но довольно-таки соленое напутствие о том, как должен порядочный, честный летчик шагать в двадцатом веке по авиационным стежкам-дорожкам.
Был Ефимков в форменной рубашке с матерчатыми погончиками. На спинке древнего резного кресла висел его китель с пестрыми рядами орденских планок и золотой звездочкой.
Озадаченный, Алексей молча смотрел на полковника широко открытыми глазами. Нижняя полная губа у Ефимкова потешно затряслась от смеха, и небольшие усики под крупным с горбинкой носом немедленно пришли в движение.
— Ну чего же не докладываешь-то? — любуясь замешательством лейтенанта, спросил полковник. — Язык к гортани прилип? Или я таким уж грозным стал, что ли?
— Да как же, товарищ полковник, — замялся Алексей, — только что меня провожали к новому месту службы, и к вам же, выходит, прибыл. Вам же и докладывать о прибытии приходится.
— Так и докладывай, не ленись.
Не зная, шутит комдив или говорит всерьез, Алексей принял положение «смирно».
— Товарищ полковник, лейтенант Горелов прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.
— Вот так-то, — одобрительно сказал Ефимков и вышел из-за стола. Огромный, почти в два метра ростом, с широкими плечами, он дружелюбно полуобнял Горелова, усадил рядом с собой на дерматиновый диван.
— Значит, удивился, Горелов? Ничего. Привыкай к тому, что авиация — это прежде всего скорость. Пока ты отдыхал месяц на родине, твоего бывшего начальника вытряхнули с насиженного места и принять дивизию приказали, чему он, откровенно говоря, рад. Это во-первых. Ну а во-вторых... — Он задумался, прислушиваясь к реву выруливающих на старт истребителей, мельком скользнул взглядом по циферблату стенных часов, видимо проверяя, точно ли выполняется плановая таблица. — ...Во-вторых, был у меня в свое время хороший командующий генерал Зернов. Любил повторять: «В авиации дорожки узкие, всегда пересекутся». Как видишь, все закономерно, хотя на первый взгляд и необычно. — Он встал и тяжелыми шагами из конца в конец промерил кабинет. — Куда же мне тебя определить, Горелов? Учился ты хорошо, летал тоже не худо. Ладно. Пойдешь служить в самый передовой полк, к майору Климову...
