Артур Кларк - Город и звезды

— И что собой представляет твоя часть? — спросил Элвин, все еще не до конца понимая собеседника и начиная слегка раздражаться.

— Ну, скажем, я вношу в город рассчитанное количество беспорядка. Если б я попытался объяснить свои действия, то разрушил бы всю их эффективность. Суди по мне по моим деяниям, хотя бы и немногим, а не по моим словам, хотя бы и многим.

Элвин никогда не встречался с кем-либо, напоминавшим Хедрона. Шут был настоящей личностью — человеком действия, на голову превосходящим уровень общего единообразия, типичный для Диаспара. И хотя надежда разобраться, в чем именно заключались его обязанности и как он их выполнял, рассеялась, это было не столь важно. Главное заключалось в том, почувствовал Элвин, что появился кто-то, с кем он может поговорить (когда тот сделает перерыв в монологе), и кто способен дать ответы на самые насущные, давно назревшие вопросы.

Они вместе направились обратно по коридорам Башни Лоранна и вышли наружу близ опустевшей движущейся дороги. Только теперь Элвин сообразил, что Хедрон ни разу не поинтересовался: что же он делал там, на краю неизвестности. Он подозревал, что Хедрон уже знал это и был заинтригован, но не удивлен. Интуиция подсказала Элвину, что удивить Хедрона будет очень непросто.

Они обменялись индексами, чтобы иметь возможность при желании связаться друг с другом. Элвин в нетерпении ожидал новой встречи с Шутом, одновременно слегка опасаясь, что его общество окажется утомительным при слишком длительном контакте. К тому же он хотел предварительно узнать, что могут рассказать о Хедроне его друзья и, в частности, Джезерак.

— До следующей встречи, — сказал Хедрон и попросту исчез.

Элвин был несколько обескуражен. Встречаясь с кем-либо не во плоти, а в виде спроецированного изображения, житель Диаспара, следуя правилам хорошего тона, предупреждал собеседника об этом с самого начала — иначе тот, ничего не подозревая, мог попасть в весьма невыгодное положение. Вероятно, Хедрон все время спокойно сидел дома — где бы его дом ни находился. Номер, который он дал Элвину, гарантировал лишь, что все сообщения достигнут его, но не содержал информации о его местожительстве. Это, по крайней мере, соответствовало обычаям. С индексными номерами можно было вести себя достаточно свободно; фактический же адрес открывали лишь самым близким друзьям.

Возвращаясь в город, Элвин раздумывал над всем услышанным от Хедрона о Диаспаре и его социальном устройстве. Примечательно, что он никогда не встречал недовольных своим образом жизни. Диаспар и его обитатели были задуманы как части единого генерального плана; они составляли идеальный симбиоз. На протяжении своих долгих жизней диаспарцы никогда не скучали. Хотя их город был по меркам прежних веков очень мал, его сложность превосходила всякую меру, а количество сокровищ и всяких диковин было беспредельным. Здесь Человек собрал все плоды своего гения, все, что удалось спасти из руин прошлого. Говорили, что все некогда существовавшие города сыграли свою роль в становлении Диаспара; до появления Пришельцев его название уже было известно во всех мирах, утерянных позднее человеком. В строительство Диаспара был вложен весь опыт, все искусство Империи. Когда же великие дни подошли к концу, гении прошлого реформировали город и поручили его машинам, сделав Диаспар бессмертным. Если даже все уйдет в небытие — Диаспар будет жить и нести потомков Человека невредимыми по течению времени.

Люди в Диаспаре не достигли ничего, кроме возможности выжить, и были удовлетворены. Они могли заняться миллионом вещей, чтобы заполнить промежуток времени от момента выхода почти взрослых тел из Зала Творения, до часа возвращения лишь слегка постаревших организмов в Банки Памяти города. В мире, где все мужчины и женщины обладали разумом, некогда осенявшим лишь гениев, не было опасности заскучать. Наслаждений, доставляемых беседой и аргументацией, тончайших формальностей в области социальных контактов — этого уже было достаточно, чтобы занять немалую часть жизни. А помимо этого, бывали еще большие формальные дебаты, когда весь город зачарованно внимал проницательнейшим умам, сталкивавшимся в поединке или дерзавшим штурмовать такие вершины философии, которые никогда не покорятся, но и вызов, брошенный ими, никогда не потускнеет.

Не было мужчины или женщины без какого-нибудь всепоглощающего интеллектуального занятия. Эристон, к примеру, проводил немалую часть времени в длительных диалогах с Центральным Компьютером. Последний, фактически управляя городом, имел тем не менее досуг для десятков одновременных дискуссий со всеми осмелившимися померяться с ним разумом. Уже триста лет Эристон пытался построить логический парадокс, который машина не смогла бы разрешить. Впрочем, на серьезный прогресс в этом занятии он рассчитывал только спустя несколько жизней.

Интересы Этании были скорее эстетического рода. Она сперва набрасывала, а затем с помощью организаторов материи конструировала трехмерные переплетенные фигуры такой красоты и сложности, что они представляли собой, в сущности, исключительно серьезные топологические проблемы. Ее работы можно было видеть по всему Диаспару, а некоторые из них были вделаны в пол больших хореографических залов и использовались в качестве основы для создания новых балетных произведений и танцевальных мотивов.

Человеку, лишенному интеллекта, достаточного для постижения всех тонкостей подобного времяпрепровождения, оно показалось бы сухим и бесплодным. Но в Диаспаре любой был способен понять хотя бы что-нибудь из того, что пытались делать Эристон и Этания; более того — любой житель Диаспара имел собственное, столь же увлекательное и всепоглощающее занятие. Атлетика и разнообразные другие виды спорта, включая те, что появились после овладения гравитацией, украшали жизнь молодежи в течение первых столетий. В сфере приключений и тренировки воображения все, чего только можно было пожелать, обеспечивали саги. Они были неизбежным финалом той борьбы за реалистичность, которая началась в пору, когда люди стали воспроизводить движущиеся картинки и записывать звуки, а затем использовать эти методы для воплощения сцен из подлинной или выдуманной жизни. Безупречная иллюзия в сагах достигалась тем, что все чувственные впечатления поступали непосредственно в сознание, а любые противоречившие им ощущения отбрасывались. Погрузившись в транс, зритель на все время приключения абстрагировался от действительности; поистине он жил во сне, будучи убежден, что бодрствует.

В мире порядка и стабильности, в мире, основные черты которого оставались неизменными миллиард лет, неудивителен был, наверное, всепоглощающий интерес к играм, основанным на случайности. Издавна человечество было зачаровано тайной падающих костей, раскладки карт, вращения рулетки. В своей низшей стадии интерес этот основывался на чистой алчности; в мире же, где каждый мог располагать всем, чувство алчности, конечно же, абсолютно отсутствовало. Но даже без этого случайность сохранила чисто интеллектуальное очарование, служа успокоением для самых изощренных умов. Машины, ведущие себя совершенно случайным образом, события, результат которых никогда нельзя предсказать независимо от объема имеющейся информации — от всего этого философ и игрок получали равное наслаждение.

И, наконец, для всех людей оставались еще объединенные вместе миры любви и искусства. Объединенные — ибо любовь без искусства есть просто утоление желания, а искусством нельзя наслаждаться, если подходить к нему без любви. Люди искали красоту во многих формах — в последовательностях звуков, в линиях на бумаге, в поверхностях камня, в движениях человеческого тела, в оттенках, размещенных в пространстве. В Диаспаре продолжали жить все эти средства, равно как и другие, добавившиеся к ним за века. Но кто бы мог знать с уверенностью — открыты ли уже все возможности искусства? Имеет ли оно какой-нибудь смысл вне человеческого сознания?

И то же было справедливо для любви.

Глава 6

Джезерак неподвижно сидел, окруженный хороводом цифр.

Первая тысяча простых чисел в двоичной системе, используемой для арифметических вычислений со времени изобретения электронных компьютеров, по порядку проходила перед ним. Проползали бесконечные шеренги нулей и единиц, разворачивая перед глазами Джезерака полный набор всех чисел, не имевших других делителей, кроме единицы и их самих. В простых числах была тайна, вечно привлекавшая Человека, и они недаром удерживали его внимание.

Джезерак не был математиком, хотя иногда ему хотелось верить в обратное. Все, что он мог делать — это отыскивать в бесконечной веренице простых чисел особые связи и правила, которые усилиями более одаренных людей могли быть потом обращены в общие законы. Он мог подметить, как именно ведут себя числа, но был не в состоянии объяснить — почему. Продираться через арифметические джунгли было для него развлечением, и иногда ему удавалось обнаружить занятные подробности, ускользнувшие от более опытных исследователей. Он составил матрицу всех возможных целых и пустил свой компьютер нанизывать на ее поверхность простые числа, подобно бусинкам в узлах сети. Джезерак делал это уже сотни раз и ничего нового пока не извлек. Но ему нравилось смотреть, как изучаемые им числа разлетаются по всему спектру целых, не подчиняясь каким-либо видимым закономерностям. Он знал все уже открытые законы их распределения, но постоянно надеялся обнаружить новые… Ему не стоило жаловаться, что его отвлекли. Для того, чтоб этого не случилось, достаточно было соответствующим образом настроить оповеститель. В его ушах послышался нежный звон, стена чисел задрожала, цифры слились вместе, и Джезерак вернулся в мир грубой действительности. Он сразу же узнал Хедрона и не был особенно рад ему. Джезерак не хотел отвлекаться от своего размеренного образа жизни, а Хедрон являлся олицетворением непредсказуемости. Тем не менее Джезерак достаточно вежливо приветствовал гостя, стараясь не выказывать некоторой обеспокоенности. В Диаспаре, при первой встрече — или даже при сотой — прежде чем перейти к делу, полагалось час или около того провести в обмене любезностями. Хедрон несколько расстроил Джезерака, проскочив эти формальности минут за пятнадцать, а затем заявил прямо, без обиняков: