Владимир Аренев - Душница
— Спасибо, Лебедь. Я это ценю, правда. Но завтра никак.
Он нажал «отбой» и какое-то время просто сидел, глядя на получившегося пса. Кудлатого и жизнерадостного, с воздушным шариком в кулаке.
Что бы ни рисовал, рано или поздно завершал таким псом. Как будто это могло помочь понять деда или Настиного брата.
За ужином отец сказал, что пришло письмо из душницы.
— Ждут до конца марта или куррикулюм, или шар. Иначе договор будет аннулирован. «В нынешних непростых условиях для нас является недопустимым расточительством, чтобы ячейки оставались совершенно не занятыми» — и всё в том же роде. Я перечитал договор. Имеют право. — Он вздохнул, как будто собирался сказать что-то неприятное, но неизбежное. — Может, всё-таки?..
Мать, не глядя на него, покачала головой. Продолжала наливать чай, словно ничего не случилось. Так же спокойно сказала:
— Давай не будем опять. То, что написал Бурдыга, никуда не годится, сам знаешь. «Борец за гуманизм», «сложные внутренние противоречия»… если он ещё раз явится сюда, я спущу его с лестницы, этого козла. Если не поможешь, сама справлюсь.
— Пожалуйста, не начинай!.. Хорошо, хорошо, я согласен, Бурдыга слепил очередную агитку. Ну, он всегда такое писал, раньше ты не была против, но, — отец вскинул руки, предупреждая возражения, — ты в полном праве, я не спорю.
— Он шпионил за папой. Если отдать ему рукописи, мы их больше никогда не увидим. А напечатают они только то, что им будет выгодно.
— Сейчас речь не о рукописях, прошу тебя. Лена, нам надо что-то решить. Не Бурдыга — кто тогда? Давай сядем и напишем сами. Или кого-нибудь наймём. — Отец нахмурился и покачал головой: — Вот только за какие деньги…
— Пап, — вмешался Сашка, — а кто вообще их пишет, эти куррикулюмы?
— Да по-разному. Чаще всего нанимают хрониста и рассказывают ему всё, что помнят о человеке. Ну, дают ещё посмотреть фотографии, документы… Потом он пишет, это заверяют люди, которые юридически считаются самыми близкими, памятеобразующими. Если что-то не так, исправляют, конечно. И финальную версию отправляют в душницу.
— А про бабушку писал кто?
— Про бабушку, — сказала мама, — дедушка писал. Вообще-то, про обеих твоих бабушек и про второго деда тоже.
— Только он, — добавил отец, — был поэтом. А мы с мамой ни разу не писатели.
— Слушайте, — сказал Сашка. — Слушайте, а давайте так. — Он сам понял, о чём будет говорить, только когда начал. Ему не очень нравилась эта идея. Совсем не нравилась. Но мама… — А давайте я возьму и до декабря сделаю типа как бы черновик куррикулюма? А вы потом подправите. А?
Отец взглянул на него так, словно на месте Сашки вдруг оказался говорящий енот.
— А учиться когда?
— Да чего там учиться! — с деланным равнодушием махнул рукой Сашка. — Ерунда, до конца года ничего серьёзного уже не будет. Ну, там по геометрии немножко подтяну, а так всё в порядке, честно!
— И на основе чего ты собираешься писать свой черновик?
— Ну-у-у… Вы мне расскажете про деда, а? Мам? И плюс ещё его записи… если, конечно, можно, чтобы я их прочёл.
— Я подумаю, — сказал отец, — насчёт записей. Давай-ка, дорогой друг, мне к воскресенью план работ. Набросаешь — поговорим. — Он переглянулся с мамой и подмигнул ей. Та улыбнулась в ответ — но не обычной своей усталой улыбкой, а настоящей, искренней. Такой, что у Сашки всё запело внутри.
О том, чего это будет ему стоить, Сашка старался не думать. В принципе, решил, это даже к лучшему. Ведь до конца учебного года нужно сделать проект: типа, провести маленькое исследование. Сашка скажет, что займётся изучением жизненного и творческого пути своего знаменитого деда. Вряд ли идею забракуют. И уже никакой Курдин впредь не посмеет вякать про «дикарей, которые не уважают своих предков».
Идея нравилась Сашке всё больше и больше. Он быстро разделался с уроками и достал с полки один из дедовых сборников. Сдул пыль, устроился за столом перед шаром.
Это, в конце концов, снимало ещё одну проблему: старомодную книгу, которую дед не успел дочитать, Сашка осилил. И вплоть до нынешнего вечера даже не представлял, что дальше. Теперь всё разрешилось само собой.
Он прочёл вслух несколько стихотворений. На его вкус, неплохих, но каких-то… дёрганых, что ли. Режущих ухо. Не Святослав Долинский, чего уж.
Прочёл ещё парочку. Сам то и дело украдкой бросал взгляд на шар.
Ничего. Сашка испытал странную смесь разочарования и облегчения. За последние пару недель шар, пожалуй, изменился. Внешне он оставался прежним, но уже не так сильно раскачивался под порывами несуществующего ветра, не так сильно тянул за цепочку. Наверное, скоро придётся отнести его в мастерскую, чтобы проверили герметичность. Но и это поможет ненадолго.
Шар выдыхался.
Сашка даже думать не хотел, как отреагирует на эту новость мама.
* * *Оказалось, у Настиного брата было полно друзей среди младшаков. После уроков Сашка прибежал в вестибюль, где Настя собирала всех приглашённых. Гомон стоял до небес. Какие-то двое уже отчаянно тузили друг друга, пухлощёкий крепыш задумчиво сосал палец, а девчонка с куцыми косичками устроилась на подоконнике и читала книжку. Ещё пятеро или шестеро занимались кто чем.
Хорошенькая компания. Лебедь увидит — до конца жизни будет глумиться.
— Эй, бойцы, — позвал Сашка. — вы точно ничего не напутали? Тут, типа, день рождения намечается, не конкурс «Кто наставит больше фингалов».
Драчуны уставились на него, шмыгая носами.
— А ты вообще кто? — спросил тот, что с причёской ёжиком.
— Он — мой друг, — сказала Настя. Она подошла незаметно: одетая нарядней обычного, с шариком брата в руке. — Ну что, идём?
Младшаки закивали и двинулись вслед за ней к выходу. Во дворе было полно народу: первая смена расходилась по домам, вторая подтягивалась к началу занятий. День сегодня был не по-осеннему тёплый и солнечный, поэтому ни на уроки, ни домой никто не спешил.
У забора, лениво переговариваясь и презрительно глядя на малышню, сидела Рукопятова кодла. Сам Ручепятов был здесь же, внаглую курил, то и дело зыркая в сторону директорских окон. Заметил там движение, торопливо погасил сигарету и что-то сказал своим. Те заржали.
Потом Димон Циркуль толкнул в бок Антипова и молча показал на Сашку и Настю в компании младшаков. Кодла замолчала, просто смотрела им вслед. Сашка аж чувствовал затылком их взгляды.
Сзади послышался топот чьих-то ног.
— Если что, — сказал Сашка Насте, — не ввязывайся, ладно?
Он обернулся, готовый ко всему.
Ну, или почти ко всему.
— Привет, — сказал Курдин, подчёркнуто игнорируя его и обращаясь к Насте. — Извини, что опоздал: Литератыч, гад!.. — Он не договорил, махнул рукой, переводя сбившееся дыхание. Потом зашагал рядом, так и не застегнув куртку, с этакой картинной небрежностью позволяя обоим концам шарфа развеваться на ветру. Пижон.
«Теремок» был в двух шагах от школы, на той стороне улицы. Сюда часто сбегали с уроков; как и во всех подобных «общепитках», цены здесь были вполне доступные, еда — без изысков («Вредная», — считала мама; «Вкусная», — не сдавался Сашка). Оформление напоминало игровую комнату какого-нибудь детсада, но это никого не смущало.
Родители Насти выкупили на пару часов деньрожденный зал и уже ждали возле входа в «Теремок». Долговязая Настина мама всё время то улыбалась, то стискивала губы в тонкую ниточку и вот-вот готова была разрыдаться. Отец держался с хмурой учтивостью, но, кажется, не одобрял всей этой затеи с днём рождения. Они рассчитались с администрацией и сразу же уехали.
Возникла неловкая пауза. Все рассаживались за круглым столом с отверстием в центре. Настя с помощью Сашки повесила туда шарик брата, и тот едва заметно покачивался, хотя окна были закрыты, а дверь заперта.
Принесли торт со свечами, чай, горячий шоколад, молочный коктейль.
— Ну что, — сказал Курдин, поднимаясь, — можно я начну?
Он сделал паузу, чтобы убедиться, все ли его слушают.
— Денис был… — Курдин запнулся, густо покраснел и снова начал, повернувшись к шарику. — Денис, ты хороший человек. Мне повезло, что у меня такой двоюродный брат. Хоть и двоюродный, а как родной. Ты всегда бы… э-э-э… умеешь быть добрым и весёлым, это здорово. Потому что обычно люди хмурятся больше, чем улыбаются, и… — он покраснел ещё сильнее, хотя это казалось невозможным, — …и чаще обидят, чем простят. Обижать проще, тогда кажешься сильным и смелым. Простить или извиниться тяжелее. А ты уме… умеешь это. С тобой становишься чуть-чуть лучше. Это здорово. Это важно.
Он сел, вытер вспотевший лоб. Снова встал.
— Подарок, чуть не забыл! Вот, поздравляю! — Курдин выложил на стол перед шариком новенький плеер в упаковке и несколько дисков с аудиокнигами. — Слушай на здоровье, надеюсь, тебе понравится.
