Юрий Никитин - Тангейзер
– Ты еще девственник, как вижу, в этих вопросах. Сарацины к этому относятся проще. Многое из того, что у нас объявлено грехом, у них просто радость жизни.
– Но радость…
– Телесной жизни, – уточнил Манфред с улыбкой. – Той самой, что у нас церковью отрицается полностью. Это противно природе человека, не находишь?
Танцовщица села рядом, правильно истолковав нерешительность молодого красивого франка.
– Еще не знаю, – пробормотал Тангейзер.
– Тогда просто слушай старшего, – сказал Манфред серьезно. – Я был еще строже, чем ты! Я же не поэт, которым больше разрешается… Но и то я видишь как с ними прост?..
Тангейзер сказал угрюмо:
– Я бы тоже, но что-то мешает… вот так сразу.
– Ты христианин, – сказал Манфред серьезно. – Очень даже стойкий. Я тоже христианин, но здесь я живу по их правилам. Это называется выказывать уважение чужой культуре.
Тангейзер робко улыбнулся.
– Ну, я думаю, таким образом выказывать уважение не так уж и тяжело…
– Сыграй что-нибудь, – попросил Манфред.
– Здесь?
Манфред усмехнулся.
– А ты играешь только перед императорами?
Тангейзер смутился, пролепетал, чувствуя себя совершенно оскандалившимся:
– Я просто совершенно сбит с толку…
– Но ты же хотел, как мне сказали, попасться на глаза императору?
– Очень!
– Ты уже в его дворце, – обнадежил Манфред. – Это немало. Хотя тебя пригласил не он, а я, но ты здесь, куда приглашают немногих! Пой, а если у императора будет время, он изволит послушать и тебя…
Тангейзер вздрагивающими пальцами перекинул лютню со спины вперед, быстро подправил струны. Манфред наблюдал с подбадривающей улыбкой.
– Ну-ну, не трусь.
– Песнь о любви рыцаря, – сказал Тангейзер неуверенным голосом, – к прекрасной даме…
Он тронул струны и запел, сперва тихо, но устыдился своего робкого голоса, взял себя в руки, а Манфред наблюдал с интересом, время от времени наклонял голову, дескать, давай не трусь, император тоже наш, германец, не сарацин, такие песни понимает и принимает…
Девушки долгое время хихикали в сторонке, потом подошли и с удовольствием смотрели на молодого красивого рыцаря, он понял со стыдом, что даже не слушают, ощутил, как начинает краснеть, однако то ли пожалели, то ли в самом деле начинает нравиться, но сели вокруг на диванах, сперва возились и пихались, демонстрируя свои округлости, затем заслушались, он почувствовал, что да, в самом деле слушают.
Он уже начал выдыхаться, однако в комнату вошел мужчина в дорогом восточном халате, что-то шепнул Манфреду на ухо и взглядом указал на Тангейзера.
Манфред кивнул, повелительным жестом велел Тангейзеру оборвать песнь.
Тангейзер торопливо закрыл рот и прижал дрожащие струны ладонью.
– Похоже, – сказал Манфред шепотом, – к императору донесся тот шум, что ты производишь. Во всяком случае, он готов теперь послушать и песни. Пойдем быстро!
Тангейзер торопливо вскочил, Манфред широкими шагами направился к расписной, словно сказочной двери, два огромных сарацина по обе стороны входа посмотрели на них с угрюмой враждебностью, в руках огромные секиры, но не сдвинулись с места.
Манфред переступил порог, поклонился. Тангейзер вдвинулся следом, чувствуя себя как на иголках.
Комната большая и роскошная, вся в светлых узорах, Тангейзер уже знал, что сарацинская вера запрещает изображать людей или животных, даже растения нельзя, потому все здесь так необычно, даже мебель странная, чрезвычайно изысканная и удобная, будто не для мужчин, а избалованных женщин.
Император, однако, не на ложе, а в кресле, ничуть не похожем на трон, смотрит с интересом.
Тангейзер преклонил колено.
– Ваше Величество…
Император сказал доброжелательно:
– Мы на отдыхе, так что опустим некоторые детали докучливого этикета, дорогой барон.
Тангейзер уточнил почтительно:
– Фрайхерр, Ваше Величество.
Император сказал с улыбкой:
– В нашем войске, кроме германцев, присутствуют также рыцари из Англии, Франции, Италии… Не будем принуждать их заучивать наши титулы, у военных людей вообще трудно с запоминанием.
Манфред грубо хохотнул.
– Слишком часто, – прогрохотал он, – получали по головам, вот память и отбило у многих.
Император улыбнулся.
– Зато какие подвиги!
Манфред пояснил:
– Тангейзер, фрайхерр в других странах соответствует барону, так что если европейцы будут называть тебя бароном, а сарацины – беем, хедивом, а то и эмиром, не брыкайся и не поправляй. В некоторых племенах бей выше хедива, так что сразу не хватайся за меч!
Тангейзер спросил непонимающе:
– А что, мне придется разговаривать с сарацинами?
– Никто не заставляет, – ответил Манфред весело, – но что-то мне подсказывает, еще как подсказывает…
Он остановился, засмеялся. Тангейзер спросил с непониманием, поглядывая на императора, что наблюдал за ними с улыбкой отдыхающего человека.
– Что подсказывает?
– Что будете общаться, мой дорогой друг. Еще как будете!
– Ну знаете, дорогой друг, – ответил Тангейзер с достоинством, – я простой рыцарь, дипломатии не обучен.
Император обронил:
– Зато обучены сложению песен?
Тангейзер поклонился.
– Ваше Величество, это такое искусство, как вы сами знаете по себе… ему либо обучаешься сам, либо ничто уже не научит.
– Согласен, – ответил император, – продемонстрируйте что-нибудь из своих песен, дорогой барон. Именно тех, что вы сочинили лично.
– Ваше Величество, – ответил Тангейзер с поклоном. – Это для меня громадная честь…
Глава 7
Император указал мановением руки, где сесть, Манфред опустился на диван рядом с Тангейзером, словно для незримой поддержки. Тангейзер в самом деле чувствовал, что от старого воина струится нечто такое, что вселяет силы и уверенность.
Фридрих слушал Тангейзера с задумчивым видом и, даже когда прозвучала последняя нота, долго звеневшая в тишине, некоторое время не двигался, погруженный в думы.
Тангейзер молчал почтительно, он чувствовал, что песня получилась, но, как все говорят, у императора прекрасный вкус, он моментально улавливает не только малейшую фальшивую ноту, но и крохотное нарушение ритма, слога или неверное звучание.
Манфред тоже помалкивал почтительно, но с этим проще, ему медведь уши оттоптал, и знатный рыцарь это знает.
Наконец император пошевелился, взглянул на Тангейзера.
– Завидую, – произнес он вполголоса.
Тангейзер спросил в недоумении:
– Чему, Ваше Величество?
Император слабо улыбнулся.
– Перед вами у меня были иудейские мудрецы, мы разбирали сложные места в Талмуде… я доволен, мы кое-что раскопали интересное, но вот сейчас думаю, а почему Господь меня не одарил такой же способностью сотворять песни?
Манфред недовольно хрюкнул, Тангейзер возразил:
– Вы складываете дивные стихи, Ваше Величество!.. Я читал их, говорю не понаслышке. К тому же вы первый человек в мире, который складывает стихи не на латыни, а на итальянском языке, которого вообще-то как бы и не существует… но теперь будет существовать, и вы будете его отцом.
– Так то стихи, – возразил Фридрих, – но я не могу делать такие же песни!
– А вы пробовали? – спросил Тангейзер с недоверием. – В смысле, хорошо пробовали?
– Еще как!
– А то, – пояснил Тангейзер неуклюже, – те счастливчики, которым все легко дается, обычно не любят стараться там, где нужно приложить усилия…
Император покачал головой.
– Я знаю, но я старался… Однако что-то пальцы мои, привыкшие к мечу, не могут с такой же скоростью перебирать струны!
Манфред пробасил:
– Вот и хорошо! Не монаршее это дело.
Тангейзер ответил почтительно:
– Ваше Величество, я не умею ничего больше, кроме как складывать песни. Если бы я знал и умел столько, как и вы… не знаю, складывал ли бы я песни…
– Складывал бы, – ответил Фридрих с убеждением. – Мне кажется, уметь создавать песни – это просто божественный акт творения.
Манфред взглянул на него, поднялся.
– Ваше Величество, мы рады, что заполнили паузу между вашими великими делами, но сейчас мы должны откланяться.
Император сказал с улыбкой:
– Вы мне доставили истинное наслаждение! Спасибо, Манфред, мой старый друг.
– Всегда к услугам Вашего Величества, – ответил Манфред.
Он поклонился и, подталкивая Тангейзера в спину, вывел того из комнаты.
Стражи взглянули на них налитыми кровью глазами, словно подозревают в убийстве императора, а Манфред повел безумно счастливого Тангейзера через анфиладу залов к выходу из дворца.
– Понравилось? – спросил он на ходу.
