Овцы смотрят вверх - Джон Браннер
Пейдж:
– Спасибо за участие в нашей программе, доктор Доу, хотя я и должна сказать, что большинство людей воспримут вашу теорию как не имеющую достаточных оснований. Теперь, после небольшого перерыва, мы…
В конце длинного темного тоннеля
Господи! В Окленде был ад, но в Нью-Йорке – и того хуже! Даже в помещении, даже в вестибюле отеля с его вращающимися дверями и кондиционерами, от работы которых сотрясаются стены. Глаза у Остина Трейна слезились, а горло зудело до боли. Он боялся потерять способность говорить. Боялся сойти с ума. Однажды с ним такое уже происходило, и теперь иногда ему казалось, что потерять рассудок – гораздо лучший вариант, чем сохранить мозги. То же самое утверждали подростки, вызванные в качестве свидетелей по делу о бунте на гидропонной ферме Бамберли: один за другим скучными голосами они говорили, что больше всего в жизни им хотелось бы слететь с катушек.
Но, так или иначе, он был здесь.
Много раз во время своего путешествия он боялся, что может не добраться до своей цели. С поддельными документами на имя некоего Фреда Смита не рискнешь лететь на самолете, а потому пришлось добираться до Нью-Йорка окольными путями, на автобусах и по железной дороге. Фелиция предложила ему одну из своих машин, но об этом не могло быть и речи, потому что на машинах, чаще всего украденных, перевозили свои бомбы саботажники и террористы, и службы безопасности на автотранспорте работали тщательно. Да и скорости особой машина не даст: повсюду полицейские посты, досмотры, причем не только в городах, но и в сельскохозяйственных районах, где ищут и отлавливают похитителей грузовиков, перевозящих еду.
Проблемы такого рода и заставляли Остина Трейна медлить с выходом из подполья. Все лето он боролся с самим собой – то примет решение, то изменит его и вновь вернется к работе: пакует мусор, перевозит его на самосвале к месту хранения, загружает бесконечные вагонетки пластиком для отправки в горы, к заброшенным шахтам, где его и утилизируют, перерабатывает пищевые отходы в компост, используемый для рекультивации пустынь, ходит в башмаках с толстенными подошвами по горам битого стекла и расплющенных банок из-под напитков. В определенном смысле эта работа его завораживала. Через тысячи лет, размышлял он, этот мусор, который он помогал хоронить, может быть выставлен в музее.
Если, конечно, к тому времени еще сохранятся музеи.
Все было решено после атаки на денверскую коммуну. Когда Остин узнал, что Зена нашла убежище в доме Фелиции, всего в нескольких милях от его жилища, он зашел к ней и поговорил. А дальше – простая логика. Простая, как цветок, раскрывающий лепестки.
Он ждал ее в течение часа, и дождался. На улице к этому моменту пошел дождь. Дождь, правда, теперь уже не освежал воздух, как раньше, а только смачивал грязь. Она прошла сквозь вращающуюся дверь – бесформенная фигура в пластиковом плаще, пластиковых бахилах, представлявших собой комбинацию башмаков и бриджей и продававшихся во всех магазинах одежды, и, конечно, маске. Она даже не взглянула в сторону Остина, а, подойдя к стойке, просто взяла ключ от своего номера.
Остин увидел, как клерк склонился к ней и негромко предупредил, что ее ожидает некий мистер Смит.
Она повернулась, чтобы осмотреть вестибюль, но, увидев его, не узнала, что было неудивительно – инфекция, гуляющая по коже его головы, на три четверти лишила его волос, в пустых промежутках между заросшими участками багровели шрамы, а зараза спустилась и ниже, уничтожив правую бровь; поскольку это становилось особой приметой, Остин, для симметрии, сбрил и левую. Кроме того, зрение его ослабло, и он попросил Фелицию подобрать ему очки. В общем, выглядел он, мягко говоря, не так, как несколько лет назад выглядел Остин Трейн.
И вдруг она узнала его! Подбежала и крепко обхватила руками.
Господи! Что случилось с Пег Манкиевич, этой Снежной королевой? Она плачет?
Наконец она взяла себя в руки и, отстранившись со вздохом, сказала:
– О господи! Я не хотела этого делать. Прости!
– Делать что?
– Портить твою одежду. Смотри!
Рукой, упакованной в пластик, Пег показала на мокрые грязные пятна, которые она оставила на его новом костюме.
– О, не обращай внимания! – сказал Остин тоном, не допускающим возражений. Сделав шаг назад, он посмотрел на Пег и через мгновение добавил:
– Пег! Мне кажется, что-то изменилось, так?
– Да, – улыбнулась она, и это была добрая и милая улыбка, которая шла из глубины ее глаз.
– Мир разбил меня на маленькие кусочки, – сказала она. – Но, когда меня собрали вновь, у меня появился шанс решить, куда какой кусочек пойдет. И такой я себе нравлюсь больше, чем раньше.
Она быстро сняла пластик, не заботясь о том, что сделается с ковром, и без того потертым, повесила плащ на одну руку, а другую завела за локоть Остина – жест, которого раньше не было в репертуаре Пег Манкиевич.
– Господи! Как же здорово тебя увидеть! Пойдем…
И тут же, на полуслове, замолчала, а лицо ее помрачнело.
– Черт! Совсем забыла! В эти часы бар, скорее всего, закрыт. Половина персонала болеет. Вроде мононуклеоз. Но в любом случае можно посмотреть – вдруг нам повезет. А в мою комнату нам не пойти – там масса жучков.
– Каких?
– И таких, и сяких! Разных!
Она скептически улыбнулась.
– А еще за мной часто следят на улице, хотя в отеле, как правило, не трогают. Местные клерки у них на жаловании, так что они про меня знают все.
– Это тот самый отель, где…
– Где были убиты Арригас и Люси Рэмидж? Да, именно здесь.
– Но почему ты приехала в то же самое место?
– Да потому что прятаться надоело. Я решила – буду делать то, что делаю, и пусть все идут к черту!
– Долго ли ты так протянешь? – спросил Остин, покачав головой. – Вспомни людей, которые вели себя именно так. Лукас Кворри, Джерри Торн, Децимус…
– А что
